Значит, ты хочешь сказать, что кто-то где-то чеканит монету в подражание николаевскому червонцу, но с новой датой и своим портретом…
– Не ври! Это ты говоришь про портрет. Я такого, помнится, не говорил. Фиг его знает, чей это портрет с именем и титулом твоего тезки. Меня лично больше орел беспокоит. Кстати, Коля, эта монета называется империал, а не червонец. Стыд тебе и срам! Для человека, хоть немного искушенного в нумизматике, это должно быть аксиомой…
Вдруг Александров вспомнил нечто важное:
– Слушай, а у тебя она откуда взялась?
Жорка снова съежился, как проколотый шарик:
– Ефим Абрамович дал… покойный… определить…– еле слышно пролепетал он.
– Пасечник? Когда это?
– За неделю до смерти… Ну, до того, как его…
Дверь снова приоткрылась. Но личико просунуться не успело.
– Исчезни! – гаркнул уже капитан.
В коридоре пискнули, шарахнулись, что-то загрохотало.
– Велосипед уронила, дура, – обреченно вздохнул Конькевич.
2
Петр Андреевич сидел, протянув руки к огню, возле некого подобия очага, сооруженного им из какого-то старого ржавья, найденного неподалеку, так, чтобы огня не было видно снаружи. Толку от очага было мало – ночь сегодня выдалась морозная…
Этот полуразрушенный дом на одной из окраинных улиц городка отыскался далеко не сразу. До того как наткнуться на почти роскошное убежище, Чебрикову несколько ночей пришлось провести, ежеминутно рискуя нарваться на местных блюстителей закона, в каких-то подъездах, практически неосвещенных, холодных, со стенами, изрисованными странного содержания граффити и псевдоматематическими формулами типа «ХУ…», к тому же весьма дурно пахнущих, если не сказать больше… Более того, пару раз он вообще ночевал в лесу, забравшись на дерево! Какая-то дикая смесь Майн Рида и Луи Буссенара пополам с Фенимором Купером! Однако если здесь такие подъезды, то кто может гарантировать, что по лесу, подступающему чуть ли не к самому городу, не шастают стаи голодных волков, жаждущих крови несчастного путника?..
Ротмистр Чебриков, несмотря на глухую тоску, уже привычную, улыбнулся, представив себе стаю голодных облезлых волков, приплясывающих в нетерпении под деревом, на котором держится из последних сил замерзающий путешественник. Подобную картинку – гравюру Гюстава Доре к старинному изданию «Приключений барона Мюнхгаузена» – он разглядывал лет этак в пять или шесть, сидя на коленях дедушки Алексея Львовича…
Улыбайся не улыбайся, тоскуй не тоскуй, а положение, в котором граф нежданно-негаданно очутился, оптимистических чувств не вызывало. Более того, было оно до безобразия запутанным и фантастически неправдоподобным. То есть, конечно, наоборот, было оно кошмарно правдоподобным, но совершенно фантастическим…
Только представьте себе на мгновение: сыщик, преследуя по пятам отпетого бандита, попадает через таинственный подземный ход (прямо какие-то «Парижские тайны» Эжена Сю получаются!) в совершенно иной, незнакомый