сиденья, Назыров распахнул заднюю дверь. Настя, внезапно почувствовав себя полной дурой, было дернулась к выходу, но замешкалась. Глупо конечно, но бывает, что длинные и стройные ноги тоже мешают. И она вдруг представила, как неуклюже будет выглядеть, когда начнет двигать в сторону попу, подтягивая вслед за ней ноги. И так попеременно. Попа-ноги, попа-ноги. Слава богу, хоть юбка не была очень короткой. А то ведь этот гад продолжал ее сверлить своим черным глазом. Нет чтобы интеллигентно отвернуться. Одно слово – мент. Настя даже набрала воздуху, чтобы сказать Назырову какую-нибудь колкость, но вместо этого неожиданно для себя спросила:
– Так какого же черта вы, капитан, как вас там, Турсунзода или еще какой-нибудь Зода, остановились?
– С вашего позволения, мадемуазель, моя фамилия Назыров. Турсунзода, если не ошибаюсь, был таджикским поэтом. А я татарин, – с легкой издевкой прокомментировал Игнат и добавил: – А вот звание вы запомнили правильно. Хотя вообще-то меня зовут Игнат.
– И на фига мне ваше имя? – продолжая злиться, спросила Настя.
Назыров какое-то время молчал. Наверно, чтобы прибавить себе солидности, как с оттенком презрения подумала девушка. Но тот просто собирался с духом и, наконец, проговорил:
– В принципе это, как вы сами решите. Может, и в самом деле на фиг не нужно. Просто я бы хотел, чтобы вы видели во мне не только мента. А остановился только для того, чтобы сказать, что вы мне нравитесь, и я бы хотел вас видеть не только в силу служебной необходимости. Видите ли, я боялся, что мы приедем, а я так и не успею ничего сказать.
Услышав эту тираду, Настя почувствовала себя еще большой дурой. И в самом деле, что она из себя строит? И чем он ей насолил? Ведь ничем. Нормальный, даже симпатичный мужик клеится к бабе. То есть к ней, Насте Кравчук. Что ж тут такого? Она же не Вэвэ. Но тем не менее ее глаза продолжали сердито гореть, а губы презрительно сжиматься, превращая рот в тонюсенькую черточку. Однако выходить она почему-то передумала. Захлопнув дверь машины, Настя снова поудобнее уселась и, по-куриному нахохлившись, строго проговорила:
– Поехали, капитан. Сегодня плохой день для развития случайного знакомства.
Назыров грустно усмехнулся и, заводя машину, проговорил:
– Знаете, Настя, это ведь только одному богу известно, какой день и для чего хороший или плохой. Мне было одиннадцать лет, когда умерла бабушка, и я в первый раз побывал на похоронах. Эта процедура оставила у меня тяжелый осадок. И потом на поминках я все время подходил к матери и отцу и по очереди обнимал их, как будто хотел лишний раз удостовериться, что они живы. День похорон – это день, когда мы начинаем ценить живых, и, может, единственный, когда не лицемерим, говоря о чувствах.
Сердитое и неприступное выражение сошло с Настиного лица, и оно снова стало печальным.
– Женьку жалко. Ты сумеешь найти его убийцу? – спросила она.
Назыров не мог не заметить и не оценить, что девушка обратилась к нему на «ты», но врать