дед, побледнел и шумно задышал,– ты тупой что ли? Хочу, чтоб так было! Моя это вещь, понимаешь? Не хочу, чтоб другие ей пользовались, и точка..
Старик закашлялся, потом вдруг неожиданно ловко сел в гамаке и свесил ноги на пол. Попросил воды и Максимка подал ему полную кружку. Дед пил мелкими глотками, вздрагивал и кряхтел.
Максимка рассматривал гамак. Тот действительно был огромным, длиной во всю комнату. Верёвки, с палец толщиной, переплетаясь друг с другом хитрыми узлами, по обе стороны крепились к широким коричневым кожаным планкам, от которых, в свою очередь, отходили ещё более толстые верёвки, сходившиеся вместе, в один узел, в центре которого тускло блестело большое, с кулак, медное кольцо. В противоположные стены узкой комнаты были вбиты ржавые железные крюки, державшие кольца гамака. Он казался таким широким, что даже втроём спать в нём было бы совсем не тесно.
Заметив, что Максимка изучает его постель, старик улыбнулся, почти ласково.
– Нравится?– спросил он,– жалко сжигать, да?
– Хорошая вещь,– обстоятельно, как взрослый, подражая отцу, ответил мальчик, – могла бы ещё пригодиться.
– Нет, – упрямо возразил старик,– не сможет. Вещь, конечно, стоящая, сделано на совесть. Натуральная пенька, кольца из чистой меди. За тридцать лет не рвался ни разу, правда, пролежал на чердаке двадцать пять.. Что смотришь? Думаешь, что в этом доме нет чердака? Конечно, ведь это ж не мой дом. Думаешь, я больной и нищий старик? Да, сейчас так и есть. Но тридцать лет назад, почти что в это же самое время, жили мы с женой на побережье одного далекого острова, такого далекого, что в этой деревне о нём и знать не знают. Однажды, во время прилива, выбросило этот гамак на берег, видимо, с яхты какой-то ветром унесло. Я его подобрал и домой привёз, думал, сгодится для отдыха. Но закружила жизнь, и валяться мне в этом гамаке, видишь, только в старости пришлось. Дети родились, один за другим, работал я много – в праздности, как сейчас, минуты не провёл. Прожили мы с женой хорошо, в любви. Только детей избаловали сильно, но это тоже от любви, понимаешь? А потом умерла она, и выставили дети меня из моего же дома, чуть в психушку не отправили, еле сбежал. Вот и пригодился мне этот гамак, мальчик. Люблю я его, спится мне в нём хорошо. Сладко так спится, будто умер я уже. Сны снятся по-райски яркие, чудесные. Про жизнь минувшую, про счастье, про перьевые облака на закате, про юное дыхание зелени ранней весной, про.. эй, да ты спишь, я вижу. Эй, Максимка!
Мальчик и вправду вздремнул под монотонное бормотание старика, даже сон ему какой-то стал сниться. Встрепенувшись, Максим протёр глаза, посмотрел вокруг с удивлением, и засобирался домой.
Старик замолк и, улыбаясь, раскачивался, сидя в гамаке. Максимка заверил его, что обещание свое непременно выполнит, раз деньги ему завещаны, и, жутко довольный открывающимися перспективами, побежал домой, на ходу мечтая о новом велосипеде, а может, и скутере, ведь кто знает, сколько там, у деда, за печкой.
Больше этого загадочного человека он не увидел. Отправился дед по-обычаю в магазин, да прямо у прилавка и умер. Вечером об этом рассказывал отец, и Максимка весь изъёрзался, нервно