сумерками. Лесная живность затихала, готовясь к наступающей темноте. Скоро на смену дневным звукам и запахам придут ночные со всей их непривычностью, незнакомостью, кроющимися в глухой чаще тенями и тайнами.
Что конкретно встревожило его, Тарон не знал, но чувство чего-то страшного и неминуемого толкнуло вперёд. Тяжело внутри ворочался страх, подгоняя и без того быстрого волка. Продираясь уже знакомыми тропами, Тарон спешил в долину. И когда темнота окутала его плотным мраком, а сбитые лапы дрожали от усталости, княжич, наконец, понял причину своей тревоги.
Чем дальше он удалялся от холмов, тем отчётливее чувствовал запах дыма. Не того, что вьется над крышами селений, пахнет дровами и готовящейся едой – хлебом или похлебкой. Нет. Этот дым нес собой ни с чем не сравнимое зловоние пожарища, запах гари и смерти. Преодолев ещё некоторое расстояние, Тарон увидел зарево. Умом понимал, что рассвет ещё не скоро, и сердце отчаянно надеялось на то, что страшная догадка не подтвердится.
…А потом он с оборвавшейся и почерневшей от горя душой смотрел, как горит замок, его дом. Теперь это была огромная могила для его родителей и слуг. В ту ночь впервые из глаз волка текли слёзы.
Дни сменяли один другой. Лето уступило место промозглой серости, а та вскоре заледенела, завьюжилась, скрылась под непроходимыми сугробами. Сколько раз он наблюдал такую смену? Свернувшись в угрюмый ком у входа в пещеру, он зло ловил зубами то капли дождя, то сухие бурые листья, то большие тихие снежинки. Укрыв морду хвостом, мрачно жмурился, пережидая долгие колючие метели. Он чувствовал себя подранком, брошенным стаей. Одиночество изъело сердце Тарона, и он малодушно грезил о смерти, надеясь, что она сможет соединить его с близкими и такими любимыми людьми. Но разве было что-то, способное убить то, во что он превратился? Княжич не знал. Пробовал не охотиться, но время шло, а он лишь обессилел и стал разве что злее. Но жил. Только вот зачем?
Но потом пришло понимание и осмысление той данности, что была у него в крови с рождения. Приспособившись к жизни и себе, смирившись со своим естеством, он вдруг понял, как силён. Силён настолько, что может позволить себе гораздо большее, чем просто проживать день за днем. Это понимание заглушило боль, притупило тоску – оно поставило цель. Она была предельно ясна, а достижение так желанно, что Тарон невольно метался в нетерпении по своей маленькой пещере. Княжич собирался забрать долг. У того, кто лишил его семьи и обрек на одиночество, слишком долгое, чтобы уместиться в простую человеческую жизнь.
Выйдя к ночи в долину, он все больше забирал к северо–востоку, чувствуя, как плещется отобранная и переваренная этим вороньем сила. Чужая, впитанная, присвоенная, делающая ловчих долгожителями с небывалым по людским меркам ворохом лет за плечами. Он чувствовал следы этих беспринципных охотников, поборников всего тёмного и не угодного Яриле. Кто придумал это идиотский закон? Зачем забирать силу, если она не дана искрой? Иногда тёмное гораздо чище и милосерднее светлого. Возможно, и для тьмы