полно, и я пошел туда. Единственное, что меня пока останавливало, – это необходимость дарить что-то Ясне при Пете… Мне это дело казалось чем-то личным, даже интимным… Я испытывал невыносимое смущение, едва представлял, что появился свидетель… Мне сразу хотелось провалиться сквозь землю. И все это показалось такой чудовищной романтикой, что я едва не вышел из магазина, сразу после того как зашел. Остановился только потому, что меня окликнула продавщица:
– Я могу вам чем-то помочь?
Я обернулся, уперся в нее взглядом и опять открыл рот, не издав никакого звука, – со мной иногда такое случается, вы уже знаете.
– У нас есть совсем недорогие букеты.
– Цена не важна, – сказал я и замялся.
– А для кого цветы? – Продавщица соскочила со своего табурета и живо подбежала к длинным белым вазам, из которых выглядывали разноперые цветочные головки.
– Для… одной знакомой. – Идеальный ответ трусливого ничтожества!
– Возьмите розы! Они свежие.
– Нет, только не розы, лилии тоже не надо.
Всем готовым букетам было отказано. Гвоздики и герберы также остались в магазине. В конце концов, поглядев с полминуты на маленькие орхидеи, я отвернулся и от них. Я купил синих ирисов, отказался от упаковки, похожей на бальное платье эпохи рококо, и вернулся к метро ждать Петю. Я уже придумал, что скажу ему, будто это от нас двоих.
Пошел снег. Мимо сновали люди, кто в дорогих шубах и шапках из меха, кто в одежде попроще, – но все неизменно черные. Даже если цвет их курток варьировался от темно-синего до темно-коричневого, все равно они превращались в однообразную черную массу под падающим рыхлым снегом. Усиливался ветер, но я не чувствовал холода. Я закрыл глаза и впал в состояние, близкое к медитации, я ощущал ветер под одеждой, мне казалось, будто он проходит сквозь меня.
Однако очень тяжело медитировать возле входа в метро. Скоро я услышал где-то справа истеричные женские вопли и грубый мужской голос, выкрикивающий отборные ругательства. Я открыл глаза: передо мной все так же чинно и величаво возвышались каменные Кирилл и Мефодий, а возле ближайшей красно-бурой церкви причитала старушка. Она продавала что-то, лежавшее перед ней в глубокой коробке, а рядом криволицый поп орал на нее что было мочи. Мне стало смешно и противно одновременно. Я шагнул было к ним, но тут услышал сигнал своего телефона. Это было сообщение от Воронцова: «Я опоздаю».
На часах было ровно четыре, и я заторопился вдоль по улице в поисках кафе. Я искал его долго, хотя оно находилось всего метрах в тридцати от той красной церкви: я несколько раз прошел прямо под его вывеской, но не заметил входной двери. Наконец войдя внутрь, я уперся во что-то огромное и бурое. Это нечто было похоже на лохматого медведя, и я непроизвольно дернулся, но тут же разглядел, что всего-навсего врезался в вешалку с верхней одеждой. За ней начиналась большая барная стойка, на стене висела графитная доска, где мелом было написано множество названий, – я не стал их читать и огляделся. Слева от меня и от входа расположилось несколько