с родителями; скорее всего, предпочтет выждать, а потом перекусить в одиночестве.
Но у Маргариты с отцом, если оба были дома (что, вообще говоря, довольно редко случалось), никогда не возникало дискомфорта по этому поводу. Было как-то совершенно естественно, что, приготовив еду, она зовет его за стол; или, наоборот, что он, придя голодным, заруливает не на кухню (в которой он плохо ориентировался), а к ней в комнату – и, если находит ее там, коротко спрашивает: «Едим?».
А потребность искусственно поддерживать разговор за столом – это скорее признак какого-то иррационального отчуждения, нежели наоборот.
Маргарита думала об Адонисе. Ей нужно было принять важное, не допускающее промедления решение. Строго говоря, такие решения должны приниматься вдвоем, но это если речь идет об обычных людях с нормальными отношениями. А он – необычный человек, и апеллировать к норме в общении с ним – по меньшей мере бессмысленно. К тому же, Маргарита заочно прекрасно знала его решение. Мало того, она была уверена, что в нем все восстанет против. В этом, собственно, и заключался весь драматизм ситуации – что Маргарита обдумывала вариант развития событий, откровенно шедший вразрез со всеми его мыслимыми сценариями. Но. Одновременно она догадывалась, что от ее решения зависит, будет ли он так же стопроцентно свободен в своих поступках, как сейчас. Все-таки и у него были какие-то рамки. Пусть шире, чем у других, но они были. Его бы это привязало. Она это чувствовала. Другой вопрос – высока ли цена такой привязанности? Положа руку на сердце, Маргарита вынуждена была признаться себе, что отношения в этом случае неизбежно испортятся, что он слишком ценит свою свободу, и зависимость, вырванную у него таким способом, он будет тихо проклинать, и ничего хорошего все равно не получится. Все это она ясно видела – в редкие моменты, когда не пыталась себя обманывать. В эти же моменты она отчетливо понимала, что единственное условие гармоничных отношений с ним – это предоставление ему полной свободы. Только в этом случае сохранялся шанс, что он по собственной воле еще будет с ней общаться, что сам будет инициировать встречи, что в нем периодически будет вспыхивать желание ее увидеть. Но беда в том, что интенсивность этой его привязанности была катастрофически мала для Маргариты. То есть для нее эта схема все равно не была бы гармоничной (только если каким-то зверским усилием воли смирить себя и приспособиться к его эмоциональному ритму, отменив звонки, письма, отказавшись полностью от инициативы). И скорее всего, к тому же, что все равно все это вскоре сойдет на нет (это она тоже чувствовала, то есть она понимала, что в идеале и к этому она тоже должна себя подготовить зверским усилием воли). Это будет ад. Так может, лучше было бы привязать сейчас его к себе насильно? Может, такой вариант ада будет все же менее ужасен? И, снова положа руку на сердце (точнее – на нижнюю часть живота), Маргарита вынуждена