нерешительным трусом? Или просто взрослым? И ладно бы ещё если трусом. Но не слишком ли высока оказалась цена для взросления?» – так подумал Кифа. А сказал следующее:
– Римский префект не делит подати на «налоги от пьяниц» и «налоги от праведников». Голоса их звучат для него одинаково. Что же до их порока, то подумай сам: на что готов больной чтобы получить желанное лекарство? По-одиночке они и пьяницы, и моты, и падкие до бесплатного угощения. А вместе они – только источник налогов. Одну паршивую овцу ты тоже не возьмёшь в дом: она и ест, и гадит больше, чем приносит пользы. Но откажешься ли ты от стада овец? Представь себе площадь, полную таких людей. Неужели ты не хотел бы получить их поддержку ценою всего-то в бочку кислого вина?
– Ты говоришь как твой отец, Кифа! – Удивился Регем.
– Может быть ты и прав, – помедлив, ответил Регему брат. – Но теперь, когда отца нет, кто-то должен говорить как отец.
«Я не могу рассчитывать на брата», подумалось ему, когда Регем ушёл, «Я должен все сделать сам».
Месть за отца давно сделалась его навязчивой мыслью. Он как мог хранил ее от окружающих и старался не думать о ней сам. Он изо всех сил надеялся, что это какая-то фантазия, как в легендах о сражениях предков. Он не давал ей звучать в своих устах даже когда оставался один, даже вполголоса, даже шёпотом.
Но чем сильнее он сдерживал эту мысль, тем чаще и тем отчетливее она звучала внутри него. Кифа и сам не заметил, насколько желание мести завладело им. Ему казалось, что он старается не думать об этом желании, считая его недостойным. На деле же он давно измерял важность окружающих его событий, людей и мест именно тем, насколько они помогут ему однажды выпустить этого демона.
Усмиряемое днём, во снах желание мести полностью овладевало его разумом. Ночами ему являлись подробные, до тошноты правдоподобные сновидения, и в этих сновидениях он оттачивал планы мщения до мелочей, и выполнял их именно так, как и было задумано. А просыпался Кифа готовым без промедления повторить то, что много раз планировал во снах, во многих местах, бесчисленными способами и, неизменно, успешно.
До поры до времени это было его собственной отвратительной фантазией, его диким зверем, запертым в клетке его воли и питающимся его сомнениями и переживаниями.
Его тетка произнесла слова о мести однажды. Тогда-то Кифа вдруг и увидел этого зверя: в неосвещенном углу комнаты подобно мохнатому псу, что стерегут овец, лежало бесформенное чудище с горящими глазками и длинными кривыми зубками в открытой пасти. Его продёрнуло от отвращения и зверь пропал, а вместо него остались только старые мешки для батата, что лежали в углу. Тогда Кифа ещё не понял, что это его собственный зверь, с которым ему предстоит провести много времени один на один.
Глава 4. Два дня до казни. Лавка точильщика
Утром следующего дня Кифа вошёл в лавку точильщика.
– Здравствуй,