никогда его не видела таким. «Я никогда его не видела таким», – говорит она с екнувшим сердцем и смотрит ему вслед, а я гляжу на Майю, пытаясь уловить ее реакцию, но она прячет глаза, скрывая свою растерянность, но теперь я начинаю видеть крупным планом некоторые детали, на которые прежде не обращал внимания. Как будто я сейчас немного другой, точнее был другим, когда увидел сбоку, потом со спины уходящего Лукьяна. Эта навязчивая картина тускнеет и замирает, когда мне в голову приходит запоздалая мысль: я же так и не сказал ей про письма! Она бы все поняла и простила, но есть еще шанс сказать и объяснить, надо просто попросить, чтобы меня выпустили поскорее отсюда. Убедить полицейских, и они поймут, что мне срочно надо поговорить с ней – вот почему я решительно встаю, подхожу к железной решетке, которой Майя надежно отгородилась от меня, и кричу, чтобы кто-нибудь услышал и внял моей просьбе:
– Подойдите сюда! Мне надо сказать!
27 июня – В обезьяннике с клоуном
– Подойдите, твою мать, ну где же вы там! – раздается за моей спиной ехидный голос неугомонного типа, которого я пока предпочитаю игнорировать. Косые глаза и кривая ухмылка, яркая рубашка навыпуск и кашне в полоску вокруг шеи – он в натуре похож на клоуна.
– Кто-нибудь! – повторяю через минуту, но уже не так негромко.
– Полиция, ау! – вторит клоун, но я не оборачиваюсь, потому что тут появляется полицейский в звании сержанта, он медленно идет по коридору, не поворачивая головы в нашу сторону, будто ничего не видит и не слышит, просто якобы прогуливается, как бы случайно проходит мимо нас.
И все же останавливается напротив меня и, плотно сжав губы, демонстративно молчит, – считает, должно быть, что заговорить со мной ниже его достоинства, но я повторяю свою просьбу, добавляя для значимости, что у меня есть важное сообщение.
– У него есть важное сообщение! – передразнивает клоун, и кто-то один снова смеется над его приколами.
Полицейский постукивает дубинкой по ладони, смотрит направо-налево, не знает, что сказать и что сделать, поскольку, видать, не уполномочен действовать по собственному усмотрению. Кто-то из сочувствующих начинает меня отговаривать: «Не будь дураком!» – но я не откликаюсь, потому что не намерен оправдываться. Мне просто надо выйти отсюда и перехватить женщину, пока еще есть шанс, поэтому и кричу, не думая о последствиях. И те, которые сидят и стоят за спиной, подходят и смотрят из клетки туда, где полицейский оценивает меня презрительно-насмешливым взглядом: воцаряется тишина, но через секунду полицейский уходит, не удостоив меня ни единым словом. Все начинают шуметь и кричать, им сразу понадобился свежий воздух, потому что и в самом деле духота в переполненном помещении становится нестерпимой, и мой голос теряется в этом хоре недовольства, но когда они смолкают, я снова кричу в опустевший холл:
– Мне надо объяснить!