у меня сегодня даже варенье есть.
Он, конечно, не ожидал, что Юля снова придет. И сама Юля ничего не понимала.
На столе уже стояла знакомая чашка из кузнецовского фарфора с витой ложечкой и благородный, но побитый заварной чайник. Георгий достал вторую чашку, пододвинул сахар… Но для чего-то она все-таки пришла?
– Помнишь запах торфяного дыма по всему городу? – спросил он, стараясь разрядить неловкое молчанье. – Хотя… как тебе помнить? Тогда на тротуарах везде перед подвальными окнами горки брикета лежали. А с Вышгорода было видно, как столбики дыма отовсюду поднимаются.
– А с 22-го этажа гостиницы «Виру» тоже красивый вид. Сидишь, пьешь в баре пиво, чувствуешь себя Мировой Душой, способной на все. Только потом спускаешься в лифте с пьяными финнами. – Юля засмеялась, начала собирать чашки, смахнула крошки бумажной салфеткой. Георгий знал, что здесь время, вещи и люди вели себя по особым законам. Он представил себе, что пьет чай со своей неродившейся дочерью, которой сейчас могло быть столько лет, сколько Юле. Его жена давным-давно умерла при родах. Юле же подумалось: не Бог ли он, который оживляет мертвые предметы? Бог может выглядеть как любой прохожий на улице. Может, он и есть такой одинокий, нелепый человек, который затерян в этой лавке.. Миг капитуляции перед иллюзиями, оказывается, похож на счастье…
На столе валялся бархатный альбом, на обложке – довоенный Париж. Юля открыла его и на первой странице увидела фотографию толстогубого юноши, который лежал в пене теплого моря. Рядом вилась надпись изящным почерком, вся в круглых и длинных линиях, теперь так не пишут по-русски:
Лежу на грубом берегу,
Соленым воздухом согретый,
И жизнь любовно берегу,
Дар многой радости и света…
– Вот человек, вот море, – сказала Юля. – Не унизительно зависеть от погоды, не унизительно быть ниже дерева или облака…
Сторож с грустной улыбкой перевернул картонную страницу, где лежал полуистлевший древесный листок, и прочитал:
Отойди от меня, человек, отойди – я зеваю.
Этой жалкой ценой я за страшную мудрость плачу.
Видишь руку мою, что лежит на столе, как живая,
Разжимаю кулак и уже ничего не хочу.
А каминные часы между тем бережно отсчитывали время, незаметно сглаживая расстояние между вчера и завтра.
Через несколько дней она сидела за чашкой кофе в «Девичьей башне» на Вышгороде. Снова подул влажный ветер, голые ветки внизу под окном стучали друг о друга. Ей совсем не хотелось сидеть тут, а хотелось спуститься по улице Пикк Ялг в антикварную лавку. Неужели ее приручили, как дворнягу? Ну да, если этот человек умеет сделать время ручным, то что уж говорить о Юле? Она уже поняла, что понемногу и сама научилась одушевлять неживые предметы. Вот, например, мятое бурое существо прилепилось к широкому оконному стеклу. Когда-то оно было каштановым листом, но с приходом зимы потеряло свою древесную