от вагончика, перебегали через кишащую машинами дорогу, бродили по рынку, сверля молящими глазами торговок мясом, обходили дозором окрестные свалки или садились рядышком и хором высмеивали домашних собак, пристегнутых к людям длинными веревками.
Безродный Барбос приходил, как сказано выше, редко и был безучастен к собачьему общежитию – разве что рассеянно оближет хнычущего щенка или подвинется, загородив длинным телом Маню от ветра. На него собаки смотрели как на пустое место, но тем не менее, когда он долго не приходил, беспокоились, вглядываясь в темноту, вслушиваясь в свист ветра.
Холода держались третью неделю и не желали спадать, пару раз подтаивал ледок на лужах, но к ночи намерзало еще сильнее, высунутый из-под вагона собачий нос тут же покрывался инеем.
Замдиректора Института торговых отношений по хозяйственным вопросам, человек с расплющенным лбом и водянистыми, цвета размытой известки, глазами, ненавидел свою работу. Он терпеть не мог тех, с кем так или иначе сталкивался в течение дня, будь то начальство, подчиненные или студенты. Каждый шаг, ведущий к конкретному действию, вызывал у него почти физическую боль сродни зубной.
Ему бы работать проявителем фотопленки где-то в подвалах, в одиночестве, среди тусклого красного света, либо тихо пылиться засохшим листком в бумажных гималаях.
Вот и сейчас, постукивая ложкой по стакану, он терпеливо ждал, пока свежезаваренный чай остынет, то есть дойдет до нужной температуры: не любил ни слишком горячий, ни холодный чай.
Он не думал о чем-то определенном, однако губы его шевелились – пожалуй, на его целлулоидном лице только губы были способны выражать эмоции.
Вошла уборщица, такая же линялая, как и он, женщина в неопределенном платье, бывшем ни серым, ни зеленым.
– Ты слышишь, Андрей, эта сволочь на меня накинулась, – сказала она со злобой в голосе, но без резких жестов.
Замдиректора шумно выпустил воздух из ноздрей, возвращаясь в мир забот, – гиппопотам, всплывший на поверхность.
Уборщица убедилась, что ее слышат, но не слушают. Она не стала повышать голос, подошла к столу, уверенно выхватила чайную ложку из костлявых желтых пальцев и положила на верхнюю полку железного шкафа, оставшегося еще от химлаборатории, занимавшей это здание в довоенные годы. Захлопнула с лязгом дверцу. Теперь приземистому замдиректора, чтобы вызволить из плена ложку, придется вставать на табурет.
Он вынужден был слушать.
– Развелись шавки под бытовкой, – сказала уборщица. – И прикармливают еще всякие. А они лают, на детей скоро кидаться начнут.
– Шваброй их, – меланхолично предложил замдиректора, расползаясь губами в разные стороны. Как разваренные в кипятке пельмени, губы колыхались и подрагивали, передавая, как могли, волнение хозяина.
– Умный какой, – отрезала уборщица и будто невзначай потянула руку к столу. Замдир качнулся на стуле и прикрыл птичьей лапой чашку, чай брызнул,