на волю браслет из птичьих перьев.
Взгляд Феликса тут же уцепился за новый предмет.
– О, это что? Перья настоящие?
– Настоящие, – кивнула Лаванда. – Я сама его сделала. Вернее, делаю постепенно.
– Это как?
– Если я нахожу красивые перья, то вплетаю их в браслет. И так многие годы. С самого детства. В каждом новом месте оказываются другие птицы.
– Это что-то вроде оберега, да? – Лаванда удивлённо вскинула брови. – Ну, или амулета…
– Н-нет, – она покачала головой. – Его просто приятно носить. Он красивый… и успокаивает. Когда тревожно и непонятно, чего ожидать, приятно чувствовать, что он по-прежнему на руке.
– Ясно, – Феликс кивнул так, будто и вправду понял. Забавные у него всё же порой были выводы о причинах и целях всего вокруг.
Какое-то время прошли молча. Тишину, правда, уже гасили проезжавшие машины и резко прибавившие в числе пешеходы. В спешке они иногда спотыкались о трещины в асфальте и при этом забавно сердились.
– Сейчас придём, бросим твой чемодан, – вновь заговорил Феликс, – поедим чего-нибудь, а потом пойдём гулять.
– Хорошо.
– Или ты устала? – словно вдруг вспомнил он.
– Нет, мне хотелось бы на воздух, – после нескольких суток поезда и вправду хотелось – чтоб вспомнить и убедиться, что настоящий мир большой, а не ограничен тесными стенами, за которыми ничего.
– Отлично! – Феликс вновь взмахнул свободной рукой. – Значит, пойдём в парк. Кстати, как тебе престольная? – спросил он без перехода и пытливо уставился Лаванде в глаза.
– А?
– Как тебе Ринордийск?
Лаванде хотелось ответить что-то вроде «Ты знаешь, не в моём вкусе», но она понимала, насколько невежливо это бы прозвучало. Настолько невежливо, что даже добавленное «Но вообще ничего» не спасёт.
– Ты знаешь, я ещё не очень поняла, – сказала она вместо этого. – Надо присмотреться, познакомиться с городом поближе.
– Это ты успеешь! – рассмеялся Феликс. – Это я тебе обещаю.
3.
Они наскоро позавтракали яичницей с тостами, которые после трёх дней поезда пришлись весьма кстати, и вышли вновь.
Улица жила теперь увереннее. Золотистый свет, правда, исчез за то время, что они пробыли в помещении, только небо хмурилось свысока и молча накрывало сплетения проспектов, перекрёстков с суетящимся движением и тонких, как паутинка, переулков. Временами ряды домов вдруг расходились, улица прерывала на минуту бесконечный бег, и глазам открывалась мощёная площадь или тенистая зелень какого-нибудь парка.
В Ринордийске, как заключила Лаванда, было множество парков, но Феликсу из них всех приглянулся почему-то один, почти у самого центра – Турхмановский. Видимо, близость Главной площади придавала ему особый статус: он выглядел ухоженнее, чем большинство улиц и скверов, видно было, что за ним следили. Большие кованые ворота, чёрной решёткой встающие в небо, были приоткрыты на одну створку