Смерть от любви (сборник). Антон С. Васильев-Макаренко

невольно, как ребенку, умиленно улыбалась ему, потом тихо встала и пошла по палате. Казалось, все спали в эту тихую осеннюю ночь, и только вместе с лунным светом в большое окно палаты проникали далекие звуки то ли приближающегося грома, то ли артиллерийской канонады, что было гораздо вернее. И голос Плевицкой звучал:

      – У Бога мы все равны, а тут лежит передо мною изувеченный неизвестный человек, и никаких чинов-орденов у него нет. Он, видишь ты, не герой, а свою жизнь отдает отечеству одинаково со всеми главнокомандующими и героями. Только солдат отдает свою жизнь очень дешево, иногда и по ошибке того же главнокомандующего… Да простят мне устроители судеб человеческих: с точки зрения законодателей, я, вероятно, думаю неправильно. Но по совести, мне кажется, я права.

      – Сестра, – раздался слабый голос. Плевицкая очнулась и подошла к другому раненому, тому, что тоже слушал про море.

      – Ты прости мне, сестрица, я тебя уж спрошу: и откуда ты наши песни знаешь?

      – Какие это ваши, браток? – ласково спросила в свой черед Плевицкая, садясь на краешке его постели.

      – Да вот смоленские наши. Неужто сама деревенская?

      Плевицкая кивнула утвердительно:

      – Курские мы, с деревни Винниково, не слыхал про такую?

      – Нет, про такую не слыхал, – подумав, сказал боец и вдруг оживился: – А ты, сестрица, меня еще раз прости, незамужняя будешь?

      – Да вроде нет, – пожала плечами «сестрица» и улыбнулась.

      – Никак вдовая, – пожалел «братец».

      – Никак нет, не вдовая, – нахмурилась Плевицкая, – все живы, слава тебе, Господи! – Она перекрестилась и отвернулась.

      – Ты, сестрица, не обижайся, я, может, чего не так говорю, но ты только послушай. Дом у меня богатый, двенадцать десятин земли и сад. И главное, изба новая, необжитая, аккурат под свадьбу готова.

      – Да, правда, хороший дом, ничего не скажешь, – согласилась Плевицкая. – А только где ж я там петь буду?

      – А на выгоне можно! Над Днепром у нас там место высокое есть, во все стороны видно, уж лучше места для песни и не придумаешь. Соглашайся, душа моя. Эх, усудил бы мне Бог такую жану, то была бы не жизнь, а рай!