поражена тем, что девочка при этом не издала ни малейшего крика: она только ежилась и морщилась, как-то зло и загадочно вперив глазенки в мать. Ироида Яковлевна смутилась, бросила прутик и сообщила немедленно о том мужу.
Подобное событие преображенца нисколько не удивило. Он только расхохотался.
– Шкура барабанная! – воскликнул он восхищенно, взяв девочку на руки. При этом преображенец неловко как-то прижал ей что-то и тут же убедился, что шкура барабанная не думает давать спуску и ему, отцу ее и преображенскому сержанту, – она так крепко вцепилась ему в волосы, что в освобождении мужа от ласк дочери должна была принять участие и мать.
Преображенец, однако, хохотал во все горло, восклицая:
– Пусти, шельма! Парик испортишь! Парик-то больших денег стоит!
Но девочка долго и упорно теребила его «дорогой парик», не понимая, вероятно, что такое дороговизна, теребила молча, сосредоточенно, точно она дело делала или даже просто наказывала.
Мать задумывалась над тем, что видела; сердце ее смутно подсказывало, что это не к добру.
– Отучать ее надо, – заметила она как-то мужу.
– Отучай. Это дело бабье – не мужское, – отвечал преображенец. – Я в бабьи дела не вмешиваюсь. А впрочем, не нахожу ничего опасного. Все дети баловники – балуют. Побалует-побалует – и бросит. Да ты чего взъелась так-то, матушка?
– Больно кусается.
– Зубы растут, чешутся зубы – вот и кусается. Не собака же она, в самом деле!
– Собака не собака, а…
Ироида Яковлевна остановилась, не зная, как обозвать свою кусающуюся дочку.
– Ну что – а? – пристал к ней муж.
– Уж не знаю, как и обозвать ее… – замялась жена.
– Как обозвать! Как обозвать! На что тебе обзывать дочку-то? У нее есть христианское имя – христианским именем и обзывай. Зовут Дарьей. А коль хочешь помягче – называй Данькой, Доней, Донюшкой… Ну, сама там знаешь как… дело бабье… известное дело…
– Вестимо, знаю… да я так…
– А так зуб-то попусту и не чеши! Они у тебя, поди, поострее Донькиных будут. Да вот! – как будто спохватился преображенец: – Уж не в тебя ли она и зубастая такая? А? Право?
Преображенец весело расхохотался, радуясь своей находчивости в таком семейном и довольно щекотливом вопросе. Жена вспылила. Шутливость мужа раздразнила ее.
– Вона! – заговорила она. – Зубастая?! А сам-то ты кто? Кто ты сам-то? Скажи-ка, ну-ка?
– Сержант Преображенского полку русской службы солдат! – отчеканил по-военному преображенец.
– Не сержант, а черт! – горячилась жена.
– Ну и черт еще! – шутил муж.
– А коли сержант и черт, то и дочь твоя… то и дочь твоя – чертова сержантка! – выпалила вдруг Ироида Яковлевна и тут же сразу сама удивилась тому, что сказала, и не только удивилась, но даже смутилась и застыдилась своей неуместной вспышки, вследствие которой ее же любимая дочь ею же самой была обозвана бог знает как.
Преображенец словно ожидал этого. Он разразился