несравненно выше простолюдинов.
Хотел прибавить «по вашим добродетелям», но остановился вовремя и перешел к другому пункту:
– Что касается первого преступления – я говорю, господа, о той песне, которую вы при мне пели, – то оно чисто политическое, мне нельзя не признать его таковым. В ней затронуты равным образом его высокопреосвященство господин кардинал, король, его королевское высочество и королева-мать, которые столько же выше вас, сколько вы выше простолюдинов. Я могу также считать папу и иностранные державы – о них тоже упоминается в песне. В этом случае мне нельзя не исполнить возложенной на меня обязанности; я должен поступить сурово, по закону, и я это сделаю.
– Вы не смеете! – сказал гордо Марильяк.
– Смею! – с живостью возразил комиссар, сделав энергичное движение и с важностью надев на голову шляпу.
– Он не осмелится! – отозвался тот же голос.
– Осмелится! – не согласился другой.
В двух рядах, стоявших один против другого у кровати Великого Гедеона, только и слышалось: «Он осмелится! Он не осмелится!» – среди восторгов безумного веселья.
– Я исполню свой долг, господа… – снова начал пристав, оскорбляемый насмешками, – моя обязанность – установить автора этой непристойной, гадкой песни!
– «Гадкой песни»! – вскричал человек в испанском плаще, тот самый, который так вежливо ввел комиссара в комнату. – Уж не такой гадкой, как твоя физиономия, господин приказный! Песня отличная, чудесная, а в доказательство скажу, что автор ее – я сам! Я, Винсент де Вуатюр, глава поэтов, принц поэтов и поэт принцев, маркиз… де Попокампеш… и владетель незримых островов Алкивиадских! Я тоже не прочь приписывать себе титулы!
– Владетель Алкивиадских островов… пусть так, хорошо! – повторил комиссар, довольный, что располагает теперь каким-то именем автора песни. – Итак, сударь, вам должно отправляться в тюрьму, и тотчас же! В товариществе с этим негодяем, который валяется вон там, на постели, полураздетый, без всякого уважения к благородному обществу, в котором находится, как и к моему званию. Он первый запел песню – он за всех и ответит… Надо же мне наконец кого-нибудь арестовать! Ну-ка, господин Гедеон, оденьтесь, и поедем! Без сомнения, ему поспособствует кто-нибудь из вас, милостивые государи?
В этот момент те, кто стоял по обеим сторонам кровати Гедеона, повернулись к лежащему лицом, преклонили перед ним колени и сняли шляпы в знак почтения.
– Это что? – удивился пристав подобной церемонии. – Кто же вы такой?
Человек, которому он задал этот вопрос, полулежавший на кровати, встал во второй раз на ноги, оправился, пригладил рукой волосы, ниспадавшие на лицо и, опершись обеими руками на плечи герцогов ла Рошфуко и ла Ферте, приблизился к пораженному комиссару, – тот, пятясь, ожидал – с важностью ответствовал:
– Я – Гастон Орлеанский, принц королевской крови и брат короля!
Все поднялись; наступила очередь и комиссару пасть на колени перед Великим Гедеоном.
– Пощадите!