с некоторой запальчивостью, не думая, что это может привести ее к гибели:
– Опять с кардиналом! Государь, уж не собрать ли вам также государственный совет, чтобы осмелиться быть мужем вашей супруги?
Король по своему обыкновению понижал голос, по мере того как монахиня его возвышала. Луиза присоединилась к подруге, как бы желая этим ускорить примирение супругов, и, скрестив руки, со слезами на глазах – не понимала, конечно, что тут есть причина, о которой девушкам знать не следует, – обратила к королю жалостный, умоляющий взор.
Не странно ли, что две молодые женщины, со всей чистотой и целомудрием помыслов, давали подобные наставления любострастному сыну Генриха IV. Луизой руководило лишь непритворное чувство подражания. Что касается ее подруги, тут проявлялось полное отречение от самой себя: в то время, когда любила короля, отношения с королевой, которой служила фрейлиной, почти всегда тяготили ее. Возможно, в сердце пробуждалось невольное чувство ревности, соперничества; или хотела, чтобы не она, а другая стала соперницей юной пансионерки в любви Людовика XIII; а может быть, желала только ее спасти… Как бы то ни было, король согласился с высказанным ему мнением.
Собираясь ехать, он заметил, что дождь не перестал, а пошел сильнее прежнего. Весь монастырский двор покрылся лужами, и вода доходила почти до монастырских сеней. Ла Файетт не советовала королю возвращаться в такую погоду, притом ночью, в Версаль.
– Так куда же мне ехать? – задал он вопрос, выходя из монастыря и садясь в карету.
– В Лу-увр! – прокричала она.
И как всем известно, королевский поезд двинулся по направлению к Лувру.
Глава III. Празднества по случаю рождения сына у короля
Праздновалось рождение дофина (ставшего впоследствии королем Франции под именем Людовика XIV), которое последовало в воскресенье 5 сентября 1638 года, и весь Париж превратился, казалось, в радость, восторг и упоение.
Везде толпился народ: на улицах и мостах; в Лувре и Тюильри; в Доме и перед Домом иезуитов, которые в знак счастливого события публично представляли трагедии; перед монастырем Бернардинского ордена на улице Нёв-Сент-Оноре – сюда после объявления о раздаче всеобщей милостыни стекались со всех сторон города бедняки; множество любопытных на гуляньях, набожных в церквах; а сколько окон, украшенных щитами и гирляндами; кораблей, судов и лодок на реке, увешанных флагами… Повсюду движение: чернь и солдаты, женщины и мужчины, старики и дети – люди всех званий и состояний.
Крики, песни, поклоны, приветствия без конца… Кто проходил в то время по Парижу, видел зрелище самое пестрое, разнообразное и чрезвычайно любопытное: лица молодые и свежие, старые и безжизненные, белые и румяные, смуглые, желтые и бледные; а глаза, волосы, прически, шляпы, токи; богатые плащи и камзолы и платье совсем бедное…
Не меньше людей и на бульварах, набережных, на Сен-Лорентской ярмарке, продолжавшейся в тот год дольше обыкновенного на площади Эстрапад, где по случаю празднества паяцы, фигляры, арлекины и фокусники