красивыми зубами.
– Я окончила девять классов, мистер Трейнор.
– Девять классов?
– Да, но мой случай необычный. У меня был чудесный учитель. Впрочем, это еще одна длинная история.
Я начинал понимать, что понадобятся месяцы, а то и годы, чтобы мисс Калли рассказала мне все свои удивительные истории. Не исключено, что происходить это будет здесь, на террасе, во время еженедельных банкетов.
– Давайте отложим ее на потом, – мягко добавила она. – Как поживает мистер Коудл?
– Неважно. Думаю, он больше не выйдет из дома.
– Прекрасный человек. Он навсегда останется в сердцах нашей черной общины. Он ведь проявил такое мужество.
Мне пришло в голову, что «мужество» Пятна было продиктовано скорее желанием расширить ареал, из которого он черпал свои некрологи, нежели приверженностью к равенству и справедливости. Но я уже усвоил, с каким почтением чернокожие относятся к смерти – к ритуалу бдения у гроба, который длится порой целую неделю, к марафону заупокойной службы, сопровождаемой плачем над открытым гробом, к похоронным процессиям, растягивающимся иногда на милю, и, наконец, к прощанию с покойным у разверстой могилы, преисполненному безудержных эмоций. Столь радикально открыв доступ черным в свой раздел некрологов, Коудл стал в Нижнем городе героем.
– Да, прекрасный человек, – согласился я, перекладывая на свою тарелку третью отбивную. У меня начинал немного побаливать живот, но на столе оставалось еще столько еды!
– Вы своими некрологами достойно продолжаете его дело, – с теплой улыбкой похвалила она.
– Благодарю вас. Я пока только учусь.
– И храбрости вам тоже не занимать, мистер Трейнор.
– Не могли бы вы называть меня Уилли? Мне ведь всего двадцать три года.
– Я предпочитаю – «мистер Трейнор». – Тема была решительно закрыта. Потребовалось четыре года, чтобы она превозмогла себя и стала называть меня по имени. – Вы не побоялись самих Пэджитов! – с пафосом произнесла мисс Калли.
Это оказалось для меня неожиданностью.
– Я просто делаю свою работу, – скромно возразил я.
– Как вы думаете, они продолжат запугивание?
– Вполне вероятно. Они ведь привыкли получать все, чего ни пожелают. Они жестоки, безжалостны, но свободная пресса должна стоять до конца. – Кого я пытался одурачить? Еще одна бомба или еще одно нападение – и я окажусь в Мемфисе, не успеет взойти солнце.
Она положила вилку и, устремив взгляд на улицу, где ничего особенного не происходило, погрузилась в размышления. Я, конечно же, продолжал поглощать угощение. Наконец она произнесла:
– Бедные малютки. Увидеть свою мать в такой ситуации!
Картина преступления, всплывшая в памяти, заставила-таки меня отложить вилку. Я вытер губы салфеткой и сделал глубокий вдох, чтобы пища немного улеглась. Ужас совершенного преступления потряс воображение всех жителей Клэнтона, еще очень долго в городе только о нем и говорили. Как обычно бывает, в пересудах все преувеличивали, рождались разные версии, которые, передаваясь