дождутся конца защиты.
Как только оратор умолк, Минг заговорил снова. На этот раз он обратился к И Тэ.
– Суд выслушал, – сказал он, – все, что может быть сказано в защиту подсудимых. Но никто не может поколебать наше убеждение. Для суда вы такой же несомненный преступник, как и ваша сообщница. Но все же закон предписывает мне до произнесения приговора добиться от вас добровольного признания. Не пожелаете ли вы, наконец, изложить суду, как вы завлекли убитого в западню, из которой он уже не вышел?
– Я так же невиновен, как и Лиу Сиу, – ответил племянник мадам Лиу, бросая долгий взгляд на подругу по несчастью. – Клянусь памятью предков, что я его не убивал.
– Не прибавляйте богохульства ко всем своим преступлениям, – строго перебил председатель. – Раз вы отказываетесь отвечать, посмотрим, устоит ли ваше тело перед пыткой так же, как ваша душа перед раскаянием. Да будет то, что предписывает нам закон.
Палач быстро подошел к носилкам и обхватил лоб И Тэ металлическим обручем, сжимающимся при помощи особого винта.
Внимание публики было так напряжено, что глубокая тишина воцарилась в зале. Казалось, что она боится пропустить мельчайший жест палача, мельчайшую подробность разыгрывающейся перед нею кровавой драмы.
Лиу Сиу глядела на И Тэ как обезумевшая. Она ждала чего-то ужасного, но напрасно силилась понять, чего именно.
– В последний раз предлагаю вам сознаться, – важно сказал Минг.
И на его толстом добродушном лице мелькнула искра жестокости.
– Мне не в чем признаваться. Да пощадит меня милосердный Будда, – твердо ответил ученый.
Не успел он сказать эти слова, как лицо его мертвенно побледнело, приняв синеватый трупный оттенок, а из стиснутых зубов вырвался долгий страдальческий стон.
Это палач сделал первый оборот винта. Железный обруч сжал виски несчастного, причиняя ему невыносимую боль.
Публика заревела от восторга, а европейцы с отвращением отвернулись; забыв о собственных страданиях, Лиу Сиу сорвалась с места. Она хотела что-то сказать, но рыдания сжали ей горло.
– Сознаетесь ли вы в своем преступлении? – повторил мандарин задрожавшим от ярости голосом.
И Тэ жестом ответил, что ему не в чем признаваться. Палач снова повернул винт – и внезапно лицо мученика страшно изменилось. Щеки его вдруг запали, точно он внезапно похудел; глаза выкатились из орбит и глянули диким безумием, а из-под страшно оскаленных мукой зубов и из раздувшихся ноздрей хлынула темная кровь.
– Пощадите, – простонала Лиу Сиу, рыдая. – Пощадите, благородные судьи! Я сознаюсь.
Минг сделал знак – и железное кольцо, раскалывающее череп И Тэ, разжалось. Окровавленный, искалеченный астроном упал в глубоком обмороке на носилки.
– Да. Да. Я сознаюсь, – продолжала, лихорадочно торопясь, Лиу Сиу, боясь возобновления пытки и не отводя глаз от двоюродного брата. – Я во всем добровольно сознаюсь. Я убила мужа. Убейте меня, казните, но пощадите его,