прочих он назвал Михаила Пушкина (по просьбе моего мужа, горячо рекомендовавшего Пушкина моему дяде перед отъездом своим в Константинополь).
– Я охотно верю, – ответила императрица на упоминание о Пушкине, – что вся эта некрасивая история окажется выдуманной; но достаточно и того, что она огласилась и что на Пушкина падает тень сомнения, чтобы лишить его возможности быть товарищем моего сына.
Я напомнила императрице, что я предложила кандидатуру Пушкина задолго до этой истории, что и муж мой также до своего отъезда, четыре месяца тому назад, говорил о нем своему дяде; соглашаясь от всего сердца с мнением государыни, я поставила ей на вид, что, в случае если вся история окажется клеветой, будет жаль, если небогатый, но способный молодой человек лишится возможности служить своему отечеству. Императрица и дядя согласились со мной. В вышеупомянутом разговоре с Пушкиным я дала ему понять, что ему не следует очень надеяться на это место, так как императрица, при всем своем расположении к нему, вряд ли найдет возможным предоставить его ему. Читатель видит, как много этот господин был обязан мне и моему мужу! Что же он сделал? Выйдя от меня, он на лестнице встретил Зиновьева и, с таким же печальным лицом рассказав ему свои невзгоды, прибавил, что он тем более несчастен, что только что узнал от меня, что императрица верит скандальным слухам, распространившимся на его счет. Зиновьев предложил свести его к фавориту, Григорию Орлову, с которым он был в дружеских отношениях. Орлов расспросил Пушкина, в чем дело. Тот употребил все свое красноречие, которое оказало тем более успешное действие, что Орлов всегда искал случая мне повредить. Он уверил Пушкина, что ее величество думает совершенно иначе, обещал ему, что в тот же вечер переговорит с ней и надеется, что докажет ему это.
Вечером, когда мы с мужем собирались ложиться спать, камердинер князя передал ему письмо. Оно было от Пушкина и повергло нас в беспредельное изумление. Он писал, что Зиновьев увлек его к Орлову и что он, не помня в точности своих слов, все же опасается, что они могут навлечь на меня неприятности, вследствие чего он готов, из благодарности к нам и повинуясь чувству справедливости, письменно отказаться от всего, что говорил у Орлова. Он предлагал моему мужу прислать к нему на следующее утро за этим документом. Я советовала не делать этого, но мой муж нашел, что не следует лишать его возможности оправдаться. Когда на следующее утро я, по обыкновению, пошла к императрице, она спросила меня, зачем я причиняю беспокойство ее подданным, уверяя их, что она плохого о них мнения, и огорчила Пушкина, дав ему понять, что она дурно о нем думает. Меня ее слова удивили, но я сдержала себя и удовольствовалась тем, что напомнила императрице, что во внимание к давнишним близким отношениям моего мужа с Пушкиным – хотя, сказать мимоходом, я думаю, что мой муж не очень ими гордился, – я поставила себе задачей устроить его судьбу и предоставляю ей самой судить о его поведении в отношении меня; зная ее чувствительный