весь вчерашний день у меня не нашлось и минутки времени, чтобы взять в руки перо. А сейчас – ночь. Вокруг царит полная тишина. Розовый свет лампы падает на бумагу, будуар, с мягкой его драпировкой, кажется какой-то тихой, безопасной гаванью, где мне ничего не угрожает. Часы тихим цоканьем отмеряют секунды. Наконец-то я могу сосредоточиться. Заглянуть в события прошедшего времени – и в собственную душу.
Я ее наконец увидела!
Да. Потому что теперь нет ни малейшего сомнения, что это она. Зовется она Элизабет Норманн. По паспорту – бельгийская подданная, двадцати шести лет. Но выглядит, как минимум, на двадцать восемь, и я бы голову дала на отсечение, что ей все тридцать. Ей трудно отказать в красоте. Что до возраста, то дядя Альбин не ошибся. Зато его предположения о ее внешности оказались дискредитированными. Она не блондинка, но рыжеватая шатенка. Глаза у нее не голубые, а зеленые. Она не моего роста – куда худее и ниже. Вот вам и доказательство постоянства мужского вкуса. Бог весть, какими еще женщинами мог увлекаться Яцек. Теперь я уже ни во что не верю. Могли быть там брюнетки и рыжие, даже китаянки или негритянки. От мужчины всего можно ожидать.
В первый миг, когда я ее увидела, мне показалось, что это та, которую я встретила на лестнице Роберта во время первого визита к нему. Но это лишь иллюзия. Во-первых, та была полностью рыжей, во-вторых – чуть выше, а в-третьих, сам Роберт, когда я его спросила, знает ли он мисс Элизабет Норманн, сказал: никогда о такой даже не слышал. Был он искренне удивлен, откуда я вытащила эту фамилию. Я достаточно доверяю Роберту и с облегчением рассказала бы ему обо всем. Уверена, такой ловкий человек, как он, нашел бы выход из ситуации. Сумел бы что-то посоветовать, каким-то образом помочь мне. Увы, я твердо обещала дяде не говорить никому ни слова. Впрочем, если дядюшка считает, что надлежит молчать, – он, наверное, прав. Нужно довериться его опыту.
А его опыту я поражаюсь. Благодаря ему мы открыли то, что открыть сумели. Но расскажу все по порядку.
Итак, в воскресенье вечером, прогуливаясь с Тото и его кузеном Лобоневским по холлу «Бристоля», я увидела дядю, погруженного в чтение газеты. Был он в смокинге. Кстати, он единственный человек, который в смокинге не напоминает кельнера.
Во время ужина меня позвали к телефону. Естественно, это был не телефонный звонок, а дядя. Не теряя времени даром, он показал мне фрагмент почтовой бумаги.
– Не узнаешь ли этот почерк?
Узнала я его тотчас. Ее почерк. Я узнала бы его и в аду. Оказалось, дядя дал немалые чаевые горничной, что прибирается в номере г-жи Норманн, чтобы та принесла хотя бы клочок бумаги с почерком англичанки. На том клочке виднелись слова:
«…nd I now in Wars…».
Скорее всего, это был обрывок фразы: «Я теперь в Варшаве». Кстати сказать, даже бумага была той же.
– А теперь, – сказал дядя, – не хочешь ли увидеть ее?
– А где она? – обеспокоилась я.
– Сидит в зале. Маленький столик за второй колонной. Одна, одета в темно-зеленое