нравственное сознание, ясно представил глазам всех позорное унижение, в которое тиран привел аристократию и народ.
Префект канцелярии Ираклий, который имел везде своих шпионов, доложил императору после обеда о начавшемся в городе волнении.
Ираклий, бывший раньше христианином, был со времени своего отступления подобно всем апостатам неистовым врагом своих бывших единоверцев и необычайно быстро повысился на своем поприще от профессора красноречия до настоящего поста и стихотворениями. Еще год назад жил он в пустой Сардинии в изгнании, сосланный туда судейским приговором городского префекта Руфина, потому что он беспокоил кровопролитием общество христиан. Ходатайство его жены, Сабины, дамы из старого патрицианского поколения, руку которой он купил отступлением от веры, дало ему свободу; вследствие похвальной речи в день годовщины восшествия на престол Максенция заслужил он его расположение; приглашенный в тайную канцелярию, он был скоро поставлен во главе ее. Хитрый и уступчивый грек достиг этим значительного влияния. Он имел полное доверие тирана, страстям которого он служил и которыми потом сумел воспользоваться для своей цели.
Максенций очень хладнокровно слушал доклад своего тайного секретаря о расположении духа в городе и о глубоком впечатлении, произведенном смертью Сафронии на население.
– Да, – сказал он с усмешкой, залпом выпивая бокал вина, – в самом деле нужно обратить внимание на общественное мнение. Напиши поэтому сейчас повеление об аресте Руфина и позаботься, чтобы его привлекли к ответственности, потому что он – ну, потому что он, как передал мне Руф, не заботился как следует о снабжении города провиантом.
При этих словах глаза грека заблестели злорадством. Он не простил Руфину, что тот приговорил его два года тому назад к пожизненной ссылке в Сардинию: давно уже искал он повода отомстить ему за это, однако префект города оставался для него до сих пор недостижимым на своем высоком посту. Теперь наступил час мести, и Ираклий приветствовал его тем жаднее, что недавно Руфин с гордостью римского сенатора отказал, и может быть слишком резким словом, в несправедливом требовании греческого выскочки и дал ему почувствовать свое презрение.
Ираклий должен был овладеть собой, чтобы не выдать своей радости.
– Как? – спросил он, будто бы испуганный словами императора. – Сенатора Арадия Руфина, префекта города Рима, ты хочешь арестовать.
– И если мне нравится, приговорить его к смерти, – прибавил Максенций хладнокровно. – Что такое префект города? Такая маковая сенаторская головка сидит не крепче на своем стебле, чем плебейский волчец!
– Все-таки я советовал бы, если твое божество желает поднять руку на префекта города, подождать прибытия легионов с юга, – заметил лукавый грек.
– Легионов? – спросил, хмурясь, Максенций.
– Твое божество слишком долго уже питало этого ужа на своей груди. Ты один не хотел видеть, как Руфин старался приобретать расположение к себе римского