лентами и розами.
– Который час? – спросила она.
Хорнблауэр с трудом вытащил из узкого кармана часы.
– Девять.
– Замечательно. – Барбара взяла с туалетного столика длинные белые шелковые перчатки, доставленные из Парижа контрабандой. – Геба, мастер Ричард, должно быть, уже одет. Скажи кормилице, пусть несет его сюда. Думаю, дорогой, сейчас вполне уместна была бы лента со звездой.
– У моих собственных дверей? – возразил Хорнблауэр.
– Боюсь, что да, – ответила Барбара. Она тряхнула пирамидой роз, и губы ее тронула даже не улыбка, а скорее озорная ухмылка. Нежелание надевать звезду испарилось, как не бывало. Это был молчаливый знак, что жена, в точности как он сам, не придает значения торжественному приему, который устраивает население Смолбриджа своему новому помещику. Так мог бы подмигнуть оракул.
У себя в спальне Хорнблауэр достал из комода красную ленту и звезду ордена Бани, а Браун подал ему перчатки. Их Хорнблауэр натягивал уже на лестнице. Перепуганная горничная торопливо сделала реверанс; в прихожей стоял дворецкий Уиггинз с высокой касторовой шляпой хозяина в руках, а за ним – Джон, лакей, в новой ливрее, которую выбрала Барбара. Сама Барбара вышла вслед за мужем, за ней шла кормилица с Ричардом на руках. Кудри у Ричарда были уложены и густо напомажены. Кормилица поставила мальчика на пол, одернула его платьице и кружевной воротник. Хорнблауэр торопливо взял Ричарда за руку, Барбара – за другую; Ричард еще не привык стоять, как все, и постоянно норовил опуститься на четвереньки, что никак не вязалось бы с торжественной обстановкой. Уиггинз с Джоном распахнули двери, и все трое – Хорнблауэр, Барбара и Ричард – вышли на крыльцо. В последнюю секунду Хорнблауэр вспомнил, что надо надеть шляпу.
Внизу выстроились, наверное, все обитатели Смолбриджа. По одну руку стоял приходский священник со стайкой детей, прямо перед крыльцом – четверо арендаторов в нескладных суконных костюмах и работники в куртках, по другую – женщины в передниках и чепцах. Позади детей высился трактирщик из «Коня и кареты»; зажав подбородком скрипку, он провел смычком, священник сделал знак рукой, и детские голоса нестройно затянули:
Глядите, геро-о-ой наш с по-о-обедой грядет!
Гре-е-еми, бара-а-абан, весели-и-ися, народ!
Очевидно, имелся в виду Хорнблауэр, поэтому он снял шляпу и неловко замер; мелодия ничего не говорила его немузыкальному слуху, но кое-какие слова он разобрал. Хор допел, священник выступил вперед.
– Ваша милость, – начал он, – сэр Горацио. От имени селян горячо приветствую вас. Мы счастливы видеть сэра Горацио, увенчанного победными лаврами, добытыми в борьбе против корсиканского тирана. Мы счастливы видеть вашу милость, жену стоящего перед нами героя, сестру великого полководца, что возглавляет наши доблестные войска в Испании, дочь одного из знатнейших английских семейств. Добро пожаловать в Смолбридж!
– Дя! – неожиданно завопил