гордость Мала вышла наружу и затмила первое впечатление. Князь Олег еле сдерживал ярость. Это стало заметно всем.
Князь выходил из себя оттого, что его и дружину не пропускали в город и что эти звероловы настолько обезумели, что готовы оказывать сопротивление.
Локальная война не входила в его планы. Это был самый большой город в этих землях, с двадцатью тысячами населения. К тому же в соседних городищах, в окрестностях, в лесах, на болотах затаилось значительное количество сочувствующих противникам киевской власти и не повинующихся варягам. Этим лесным людишкам не хватало лишь предводителя.
Восстание можно было подавить в зародыше, сломив дух прямо здесь, в логове бунта, пока древляне не собрались с силами и не начали лесную войну с вылазками, захватами обозов, нападениями на мелкие отряды и посольства, на сборщиков дани и на неукрепленные остроги, присягнувшие на верность.
Князь ощетинился, словно хищник, запрыгнул на коня и, развернувшись к своим ратникам, крикнул:
– Древляне готовы выдать зачинщиков! Они сами на наших глазах казнят этих смердов, а мы посадим их головы на колья коростеньской изгороди!
Дружина одобрительно ответила стуком мечей о щиты.
– Возвращайся, Мал! – бросил князь древлянскому вождю. – Иди и приведи сюда виновных. И еще принеси гривну с каждой сохи, раз ты хвалишься серебром, которого я не видел! И еще! Тридцать крепких юношей для моей рати, годных для обучения ратному делу, без увечий и благоразумных, для похода на Царьград, как сделали уже все городища, кроме древлянских. Кто не сгодится из них для воинской доли, станет рабом! Так что не вздумай откупиться калеками и слабоумными. Вот мое слово! Тогда город свой спасешь! И жизни жителей его сохранишь. Времени у тебя до заката Ярила. А мы разбиваем шатры. Перун и скотий бог Волос пусть будут свидетелями договора. Другого с тобой не будет!
Мал поскакал восвояси. За ним и Добрыня. Они въехали в город одни. Стража спустила канаты, ворота перед ними со скрипом упали, и массивный дубовый засов наглухо их закрыл. Для надежности стража поставила подпорки.
Горыню, отца Домаслава, скрутили в кузнице. Он держался за наковальню, упирался ногами, не понимая, в чем его обвиняют. Сам Мал, их правитель, пришел за ним с вооруженными до зубов соплеменниками. Он угрюмо стоял в сторонке и ждал, пока Горыню свяжут.
– Где твой сын, Горыня, где Домаслав? – спросил он у кузнеца, дрожащего на коленях.
– Что он натворил, негодный?! Что он сделал? Чем прогневал тебя, Мал? Неужто мой сын навлек эту напасть на Коростень? – все еще не понимая, в чем дело, вопил Горыня. В надежде задобрить вождя он молил о пощаде, о том, что их дети влюблены, а также о том, что он выпорет сына, как только тот вернется из леса…
Город волновался. Вооружался, чем мог, вскрывая и выкапывая схроны с мечами, топорами, рогатинами. Но Мал задумал нечто иное, что могло отвести нашествие. Глашатаи созывали людей.
Народ внимал словам Добрыни, сына Мала. Тот