и невоформленности Хаоса – бесконечно разные.
Среди них есть исполины со светлым разумом и великой душой, и прожорливые насекомые, не имеющие ни чувств, ни способностей, и никаких идеалов подавно!
Одно из порождений Хаоса – Эреб, или мрак. Это существо до того лениво, что смастерило себе планету-люльку, в которой целую вечность качается, грезит и смотрит сны.
Другое порождение Хаоса, Метида, или Мысль, имеет совершенно определенные очертания. Радуясь им, но ими и ограниченное, оно вечно смотрится в Мировое Зеркало, множащее Космос до бесконечности, а с ним и мысль-Метиду. Свои формы Метида совершенствует первоодеждами и первоукрашениями, коих у неё множество и разнообразие, и все они подарены родителем Хаосом.
Самое младшее и похожее на прародителя Хаос существо – Хепри, Скарабей, или Навозный Жук, пранасекомое.
А старшее, Эрот-Агапия, – натура утонченная, грезящая гармонией Космоса. Эстет и этик, о четырёх ногах, четырёх руках и голове с двумя лицами – он андрогин.
Однажды утром Метида просыпала бусины… Сияющие, они сразу привлекли внимание эстета и художника – андрогина Эрота-Агапии. Эстет взял одну из бусин и повесил на чёрном бархатном фоне (это и был прабархат), в пустом космическом пространстве. И хотя одинаковых бусин было просыпано великое множество, но младший братишка, насекомое Хепри, беспокойный живчик, кинулся отнимать у брата именно его бусину!
– Но я уже назвал ее, я дал ей имя Солнце, – сказал Эрот-Агапия.
– Ну и что? Я хочу играть в твоё Солнце, – раскапризничался Хепри.
Эрот-Агапия согласился – будем играть вместе. А что ему было делать? Или искать мира с невыносимым ребенком, или возвратиться вместе с ним туда, откуда они вышли – в Хаос.
Эрот-Агапия вылепил ком из белой глины и пустил его ходить по орбите вокруг бусины Солнца. Глиной снабжал отец Хаос. Это была прекрасная глина – плотная, белая и лоснящаяся. Эстет творил тщательно, и из чистой белой глины создал совершенную планету, сияющую оранжевым в лучах солнца, и назвал её «Цитрон».
А живчик Хепри, подражая брату, тоже вылепил ком, но неряшливо. И, оттого, что он так долго мял прекрасную белую лоснящуюся глину, она стала грязной и серой. Потом Хепри наделал ещё много нелепостей.
Иероглифы зерен
Цветка очнулось от сна с чувством утраты в груди – острым, горьким, пряным и жгучим. Она не поверила Борисандревичу. А Гесиода ещё не читала.
Теперь глядела на простыни, испещренные розовыми фламинго, такими же одинокими, как она, и не знала, в какую сторону сегодня идти. Вчерашняя безнадежность не ужалась во сне, неприкаянность слишком потрепала ее в чужом дворе и затем на мосту. Обыкновенно ее жалкие беспомощные утра сдабривались какой-нибудь внезапной догадкой о том, где еще может проходить путь человека, которого, скорее всего, нет на Земле… Сегодня она не знала. Его реальность еще скукожилась.
Послушала по радио, что делается