придавало протестантскому богослужению некую привлекательность. Джулиан с удивлением заметил, что и король вторит словам псалма. Да, ведь король тоже был протестантского вероисповедания, хотя это трудно было вообразить, видя его почти эпикурейское отношение к жизни.
Наконец пение умолкло, и громогласный голос Захарии Прейзгода загремел с кафедры:
– Я – недостойный работник в винограднике Господа и свидетельствую об Его святом завете гласом и мышцею своею. И я не перестану клеймить вероотступничество, измену, ереси и колебания в нашей истиной вере. Ибо вы колеблетесь и сомневаетесь, забывая: «Грядет Господь Иисус на красном коне сразиться с нечестивцами, со змеями, попирающими землю».
Голос преподобного Захарии гулко раздавался под каменным сводом, глаза пылали фанатичным огнем. Он говорил цветисто, если подобное определение можно применить к проповеди, сулящей кары и муки за малейшее прегрешение. И все же от оратора исходила такая мощная, почти гипнотическая волна, что даже Джулиан невольно поддался ей, наклонился вперед, онемевший и завороженный настолько, что обычный звук, с которым захлопнулась крышка часов, подействовал на него так, что он чуть не вскрикнул. Джулиан резко повернулся к Карлу, который спокойно прятал часы в карман. Карл чуть подмигнул ему и пожал плечами; вся магия слов и взоров оратора вызывала у него лишь обычную циничную полуулыбку.
Преподобный Захария закончил очередной грозный пассаж и только обратил свой огненный взор к пастве, чтобы еще раз насладиться видом плачущей и кающейся толпы, как вдруг с грохотом распахнулась дверь и в проходе меж молящимися появилась группа новых прихожан.
Проповедник застыл с гневно вознесенным над головой кулаком. Присутствующие стали оглядываться, переводя дыхание и обмениваясь репликами. Карл Стюарт невольно подался вперед, и даже невозмутимый Джулиан застыл, открыв рот.
Вошедшие стояли на возвышении у лестницы, и тусклый дневной свет осеннего дня одевал их сияющим ореолом. Вернее, сияние исходило от молодой дамы, стоявшей впереди. Красивая яркой, вызывающей красотой, в роскошном платье алого шелка, расшитого золотом, она была истинно великолепна, словно луч света среди темной массы прихожан.
Несмотря на свой невысокий рост, она была безупречно женственна и грациозна. Из-под широкополой шляпы, с капризной небрежностью сидевшей на голове, ей на плечи стекали тугие завитки солнечно-золотых, почти перламутровых локонов. Пышный плюмаж из черно-белых перьев опускался на одно плечо. Бархатный плащ, тяжелыми складками ниспадавший до пола, был надет так, чтобы не скрывать роскошного платья с отложным воротником голландских кружев, а само верхнее платье, достаточно открытое, позволяло видеть низкий вырез лифа и пышные рукава, обшитые позументом, в прорезях которых виднелся нижний рукав из сборчатой кисеи. На руках красавица держала длинноухого спаниеля персикового цвета и, чуть подняв подбородок, окидывала взглядом зал. Когда она повернулась, стало видно ее удивительно привлекательное лицо. По форме оно напоминало