го плоскодонного судна – байдака. Едва-едва шевелились весла, с затянутого тяжелыми тучами черного ночного неба моросил дождь. Казалось, в такую погоду никак нельзя было плыть, не рискуя нарваться на мель или камни, – и все же плыли.
– Ну и ночка, прости Господи, – набожно перекрестился сидевший на носу монашек в длинной, подпоясанной веревкою рясе. Склонившись к самой воде, он-то как раз и высматривал возможные камни, прощупывал путь длинной, вытянутой вперед слегою.
– Ниче, Евстрат, брате, Бог даст, выплывем, – откликнулся один из гребцов – дюжий бородач, одетый в такую же рясу, что и Евстрат. Остальные четверо человек, плывшие на сем небольшом судне, тоже принадлежали к монашескому братству.
Впереди в ночной тьме вдруг показались оранжевые искорки костров. Рыбаки? Или воинские «немецкие» люди?
– А там не наши, часом, а? – оглянулся чернец Евстрат. – Может, пристали к бережку да нас ждут?
– К бережку? Ночью? – глухо откликнулись с кормы. – Да что они, с ума сошли, что ли? Скорее, это как раз свеи! С Сермаксы, со Свири реки пришли, встали лагерем… Видать, прознали что-то.
– Прознали? Да ты что, брат Касьян? – возмутился бородач. – Кто б им сказал-то? А от наших мы зря отстали. Кто говорил – переждать, переждать, пусть, мол, проскачут всадники? Вот и переждали. Где теперь наши? Что о нас думают?
– Да ждут, – успокоил Евстрат. – Завтра поутру их и нагоним.
– Хорошо б, коли так, – бородач размашисто перекрестился.
Темно было кругом, и сама река, и ее холмистые берега, казалось, дышали опасностью. Везде, за каждым кустом, мог притаиться шведский воинский человек или какой-нибудь шпион-соглядатай. Их отряд уже добрался до Сермаксы на Свири-реке, разрушил Сиверскую рыбную заводь – тоню, – принадлежащую Тихвинскому Богородичному монастырю; вот монастырские старцы, устрашенные рассказами тонного монаха Касьяна, решили, не дожидаясь осады, отправить подальше, в Новгород, всю монастырскую казну – богатство немалое. На нескольких судах отправили, под охраной, да все те корабли вперед ушли, покуда чуть подотставший последний байдак от невесть откуда взявшихся всадников за излучиною таился. Пока выжидали – завечерело, и караван уже уплыл далеко вперед. Так и было договорено – по ночам никого из отставших не ждать, мало ли? Лучше уж часть казны сохранить, чем потерять всю.
А тонник Касьян, как нарочно, много чего об алчности свейской рассказывал, будто и до него про то не знали. С ним, Касьяном-то, послушник был, Серафим, человек немолодой уже, белесый, круглолицый, немой. Видать, на старости лет решил в чернецы податься. Что ж, бывает и так. И часто. Как вот только он молитвы Господу возносить будет, немой-то? Отец Касьян пояснял, что – по-своему, в мыслях. Господь ведь не дурак, разберет. И правда.
А дождь припустил с новой силой. И не видно стало ни зги!
– Ну что, братие? – снова обернулся Евстрат. – Придется, чую, заночевати.
– К самому берегу не приставать! – распорядился бородач. – Встанем рядом. Утром, едва рассветет, поплывем.
Тонник Касьян улыбнулся:
– Тако, брат, тако!
Выставив сторожа, повалились меж сундуков, не столь больших, сколь тяжелых. Оно и понятно – золото! Первым сторожил Евстрат, да, похоже, ему и последним суждено было стать – летом в здешних местах светало быстро. А сейчас темно было кругом, тихо. Лишь слышно, как хлестал по воде дождь. Чу! Вот кто-то встал, проснулся. Сменщик? Нет, немой послушник, как его? Серафим.
– Ты чего, брате? Сменить? Так вроде рано еще…
– Ммы-ы-ы, – Серафим замычал, улыбнулся. Показал – хрр-хрр – мол, спи, давай.
Евстрат хмыкнул:
– Не, брате, ты за меня сторожить не будешь! Ежели что, как знак подашь? Немой ведь?
– Ммы-ы-ы.
– Вот те и м-мы… То-то же.
Пожав плечами, послушник осторожно подошел к краю лодки и, подняв рясу, стал шумно мочиться в реку. Евстрат отвернулся… И словно что-то огненное ударило в спину прямо под сердце. Монах не успел и вскрикнуть – еще бы, удар был умелый.
Придержав труп, немой убийца ловко вытащил из раны кинжал и, неслышно ступая босыми ногами, так же умело зарезал и остальных чернецов. Спокойно, словно свиней на бойне. Вымыв в воде руки, взялся за весло. Словно бы знал, куда плыть. А ведь и знал!
Неповоротливый байдак был хоть и поменьше карбаса, да все равно тяжеловат для одного. Тем не менее послушник управлял небольшим судном довольно умело. Живо направил по течению вдоль заросшего камышом берега. Как чуть рассвело, замедлил ход, вытянул шею, что-то высматривая. Высмотрев, решительно направил байдак в заросшее камышами жерло оврага. Поморщился – не очень-то хорошо здесь пахло. Зашуршав, суденышко ткнулось носом в берег. Послушник закашлялся, отхаркиваясь кровавой слюною. Поморщился: страшную, неизлечимую болезнь подхватил он в королевских рудниках. Хорошо, повезло убежать. Затем была полная веселья и опасностей жизнь на корабле под мирным названием «Добрая Марта». А потом «Марту» взял на абордаж королевский галион. Светила виселица, если б не обязательство сотрудничать с властью.