поколении путем толкования, комментария, а, по сути, тоже «деконструкции», прочитывающих заново прошлое, в котором столетия сжаты в несколько строк, и потому делают это уплотненное прошлое еще более медлительным, а запаздывающее будущее более Божественно убедительным.
О влиянии наблюдателя на наблюдаемое, касаясь физических явлений, говорил величайший физик всех времен и старый немецкий еврей Альберт Эйнштейн.
За этими феноменами, где свиток древнего текста словно бы заложен Богом в основание сотворенного Мира, на миг возникает и тут же исчезает тайна самой вечности.
Волей судьбы, времени, событий, после разлома, поставившего этот Мир на грань уничтожения, этим исследователем оказался Жак Деррида.
Он первым подхватил эстафету Левинаса, который пытался восстановить ветвь иудаистской мысли, отрубленную немецкой классической философией, – начиная с Гегеля, – в пользу греческой. Веками гениально взращиваемое духовное равновесие двух начал цивилизации – иудейской и греческой, слепо и, можно сказать, предательски было нарушено немецкой классической философией. Это обрубленное ими, однобокое дерево, в один миг оказалось повисшим всеми своими корнями в воздухе и рухнуло в разлом войны и уничтожения.
Но Левинас, черпающий вечность из священных текстов иудаизма, был также, при всей их критике, учеником Гуссерля и Хайдеггера. Его тоже пленяло живое человеческое начало греческой философии, которое он видел в слиянии с Бесконечным, по сути, Богом Торы. Откровения Торы в соединении с толкованиями Талмуда, виделись ему новым Ноевым ковчегом спасения в море хаоса на месте разрушенной войной и массовым уничтожением цивилизации.
Ковчег спасения по сей день, подобно Летучему Голландцу, носится на волнах невинной еврейской крови, не имея возможности пристать к берегу даже в Израиле, а цивилизация все еще находится под угрозой.
Изначально плененный феноменом Текста, Божественного свитка, несущего тайну устойчивости Мира, чьи несущие колонны прорастают сквозь тысячелетия, Деррида видит основу этой тайны – в письме.
Русским символистам жизнь виделась как проживание Текста. Текст по их пониманию опережал реальность, потому им, особенно Андрею Белому, близка была еврейская мистика. Федерико Феллини говорил: «Всякое истинное понимание языка и речи предполагает существование Бога, Его реальное присутствие». А Тони Хент говорил Бродскому: «Не кажется ли вам, Иосиф, что наш труд – это, в конечном счете, элементарное желание толковать Библию?» Русский символизм тайным путями времени был связан европейским и первым делом с французским авангардом.
Деррида, различивший (кстати, любимые понятия Деррида – «различение» и «различание») свою звезду в феномене письма, был особенно увлечен творчеством поэта Малларме с его пристрастием к игре слов, синонимам, метафорам, аллитерациям, всем этим блистательным тайнам, извлекаемым из языка и письменно фиксируемым в поэзии и прозе.
Благодаря