связано с горем другого человека, но Таисия была на седьмом небе: во-первых, наконец-то она стала единовластной хозяйкой целой квартиры, во-вторых, исчезла угроза ее семейному счастью, и, в-третьих, они с Ваней имели теперь отдельную спальню – спать в одной комнате с детьми, которые к этому времени уже подросли, стало совсем неудобно…
– Палыч, Жора, ну что вы ничего не едите? – суетился за столом раскрасневшийся Иван. – Вот рыбка соленая, вот копченая, вот икорка!.. Ложите побольше! У нас этой икры – вагон и маленькая тележка!..
– Да мы уже столько съели! Куда еще больше, бляха-муха! – осоловевший от еды и выпивки Палыч в рубашке, расстегнутой до пояса, откинулся на спинку стула и похлопал себя по животу. И этот выпуклый живот его, и мощная грудь покрыты были рыжеватой курчавой шерстью. – Вот тебе-то надо на жратву наваливаться! – Палыч смерил взглядом худощавого Ивана. – Или не в коня корм?..
– Конституция у меня такая! – хихикнул Иван.
– Херня все это – конституция! У Жоры вот тоже кость узкая, а посмотри, какой он крепкий!.. А-а, я знаю: у тебя, Шнырь, бляха-муха, солитер завелся! – и Палыч громко захохотал.
Вслед за ним засмеялись Иван и Жора. Иван смеялся мелким деликатным смешком, Жора издавал захлебывающиеся звуки, похожие на безудержное икание.
– Ну, Палыч! Ну, юморист! – хлопал себя по бедрам Жора. – Как скажет, так – хоть стой, хоть падай!.. Солитер завелся!.. Солитер… Ик-ик-ик…
– Шнырь, слышь, а почему жена твоя посидела с нами немного и убежала? – прервал смех Палыч. – Не рада гостям или брезгует?
– Ну что ты, Палыч! – испугался Иван. – Она там, на кухне, дела еще какие-то недоделала, сейчас придет, я позову…
– Давай зови, бляха-муха! – Палыч ухватил короткопалой рукой водочную бутылку и стал наполнять рюмки.
– Только, это, мужики, – сказал Иван, – не говорите ей, что мы на медведя пойдем. Я-то ей сказал, что вы за бараном приехали… Ну, знаете, баба… ничего в охоте не понимает, ей скажи: медведь – она тут же запричитает, заохает!..
– А медведь точно будет, Шнырь? – недоверчиво прищурился Палыч.
– Железно! Он, это, осенью поздно залег, уже по снегу, почему я его и засек… Петлял он, конечно, путал, но меня же, старого браконьера, не проведешь!.. Места эти я знаю как свои пять пальцев. Там, конечно, это, сейчас снегом все завалено, но я метки оставил – берлогу найдем легко, не боись…
– Нормальный медведь-то? Не пестун какой-нибудь? Ты писал, бляха-муха, что у вас тут большие водятся.
– Медведь – что надо, Палыч! По следам так центнеров на шесть потянет!..
– Ну, не свисти, Шнырь! Шестьсот килограммов! – замахал руками Палыч. – Жорик, мы под Северо-Енисейском мишку завалили, сколько он весил?
– Триста двадцать кило, Палыч.
– Вот, бляха-муха, триста двадцать! Огромный такой мишка – и триста двадцать! А ты, Шнырь, говоришь шестьсот!..
– Палыч,