и жемчугом свадебные наряды для невесты. Это было утром того самого дня, как Иоанн расстался с Владимиром до восхода солнца. Наталья сидела также за пяльцами подле Марфы Васильевны. Обе девушки вышивали дорогой кушак для подарка первой.
– Ну, не говорила ли я тебе, мама, что Иоанн будет женихом моим? – сказала невеста, обращаясь к Пахомовне. – Вот так и случилось, а ты все то и дело твердила, что оборотень-то он и недобрый человек….
– Грех попутал, мать моя, и не запираюсь, не так-то хорошо о нем думала, оно все бы ничего, да мне не нравилось, что он лазил чрез плетень и разговаривал с тобой; девушке до замужества ни с одним мужчиной говорить не надобно, а что красив он – так подлинно красная девица и такой, мой батюшка, милостивый, всем прислал подарки, не забыл задобрить и меня, старуху, пожаловал мне штофу на сарафан и душегрейку, да еще подарил добрым словом, она-де воспитала мою невесту – так ей и подарок надобно получше… Дай бог ему здоровья, утешил меня, мой кормилец, на старости лет! То-то мы заживем, моя красавица!..
– Но ведь ты будешь жить со мною, мамушка?
– Неужели же я с тобою расстанусь, мое ненаглядное солнышко? Разве сама прогонишь – да нет, Наталья Степановна, не найдешь такой палки, которая бы меня принудила оставить тебя, – умру у ворот твоего терема – а не пойду! – Слезы повисли на глазах доброй старухи.
– Перестань, мама! Ты и меня заставишь плакать своими грустными словами. Я не расстанусь с тобой ни за что на свете, и поверь, Иоанн будет тебя так же любить, как и я…
– Посмотрите, боярышня, – сказала одна из девушек, глядя в окно. – Посмотрите, идет Яша, да какой печальный, чуть не плачет.
– Ах, и в самом деле! – подхватила Пахомовна. – Я никогда его таким не видала! Уж не обидел ли кто бедненького?
Между тем юродивый вошел в светлицу; в чертах лица его было видно какое-то уныние; обращенные к небу глаза увлажнены слезами:
– Молитесь, православные, молитесь! – сказал он слабым голосом. – Много будет слез и горя!
– И что ты, Яша, все пугаешь нас своими предсказаниями. Вот опомнясь наговорил невесть что про царский венец, про какой-то цветок и бог тебя знает, да слава богу, ничего не сбылось; а ты лучше поздравь Наташеньку с суженым, так она тебе даст за это серебряную денежку.
– Скоро, скоро свадебные песни заменятся погребальными, на место радости настанет плач; денежку я возьму итак, да поберегу ее, чтобы подать за упокой души.
Наталья побледнела.
– О чьей смерти говоришь ты, Яша? – спросила она юродивого трепещущим голосом.
– И! Что его слушать, боярышня! – сказала Пахомовна. – Ведь ты знаешь, что он с придурью, иногда занесет такую околесную, что не найдешь ни начала ни конца!
– Буее Божие премудрее человек есть, и немощное Божие крепчае человек есть! – отвечал юродивый, нимало не обидясь замечанием старухи. – Разум человеческий, – продолжал он, – яко злак весенний, процветет в погибнет! Глагол же Божий пребудет вовеки, и предопределения его никто не избегнет: