была, только теперь не то, теперь у нас не только что молитва, но и раденье. Придешь – увидишь! И я радею; знаешь, на сиротский зуб все что-нибудь перепадет!
Оба замолчали. Кирилл Гвозделом вышел из задней кибитки и стал что-то расспрашивать махального. Мальчишка тоже выполз на божий свет и начал скакать, чтобы согреться.
– Ну что, озаконился? – спросила Фекла Елпидифора как-то глухо.
– Как же, женили! Знаешь Марфутку, Парасковьину дочку, при тебе еще девчонкой была, так на ней!
– И детки есть?
– Есть! Старшему-то десять лет минуло. В прошлом году в Москву хотели в шорники отправлять, да отмолил на год.
– Да! Время идет! Я вот старухой сделаться успела, а ты, нечего сказать, все еще бравый молодец. Приходи же; посмотришь, послушаешь, может, и опять бороду отрастить захочешь!
– Как не прийти, голубушка! Уж одно, что старое помянем, так и то радость! Я хоть душу-то отведу, голубушка, право! А у тебя, Фекла Яковлевна, детей нет?
– Нет и не было! Бог не благословил! От того ли, что Маркел Иваныч, покойный, старенек для меня был или от того, что из-за живого мужа с тобой, проходимцем эдаким, гуляла, а может, и так воля Божия, только никогда и не было.
В это время Парамон Михайлович вынес бумаги, шлагбаум приподнялся, возчик, или кучер, должен был подвязать колоколец и взяться за вожжи.
– Ну-ну, голубчики, вытягивай! – машинально крикнул он, и караван тронулся.
– Так это-то Парамон Михайлович? – спросила Фекла. – Батюшки, без бороды-то он какой страшенный стал! И дома-то я его недолюбливала, когда он еще человеком ходил; а теперь-то, когда он в кикимору какую-то оборотился, я уж и не знаю…
В это время Парамон Михайлович проходил мимо.
– Парамон Михайлыч! – заискивающим голосом сказала Фекла.
Тот оглянулся и всмотрелся.
– А, Фекла! – сказал он хмуро. – Тебя еще с твоим Маркелкой черти-то не унесли? Ишь, как сморщилась! – прибавил он потом в виде любезности и сел в свою кибитку.
«Тебе бы дорогу показать, проклятый, – сказала про себя Фекла, когда тот уже отошел. – Видишь, как ругается! И слова-то у них христианского, как и лика человеческого, нет, прости Господи!..»
Караван тронулся. Фекла Яковлевна шла подле Елпидифора. Мальчишка выпросил у Кирилла дозволения править лошадью и сел в заднюю кибитку. Кирилл шел рядом с Федором.
– Куда вы пристать-то надумались? – спросила Фекла.
– Да к дяденьке; к нему на двор прямо велели ехать и от него уж ждать распорядка! Ты тут старожилка, Фекла Яковлевна, верно, знаешь, скажи, где зацепинский-то двор?
– Как не знать! Ведь что ни говори, а все-таки свой! Захожу иногда, хоть и не люблю, признаться! Там все как-то не по-русскому, все по моде; да ведь мне что? Стоит он, как бы тебе сказать, подле дворцовых портомойных плотов. Вот поезжай Невской-то першпективой все прямо. Липы по бокам посажены, так не собьешься. Проедешь, сударь мой, ты этак ряды, то есть не ряды, а так, будки понаставлены, красным