не сходя по ступеням, резвой походкой вышел.
Хан, обводя глазами стоящих, заговорил:
– Ашрэф-и Иран![4] Ко мне прислал отборных воинов горский князь Каспулат Муцалович, правоверный сын пророка, и предупредил, что к Гиляну идут морские разбойники, ход их к нам от острова Чечны, где стояли их бусы. Они требовали от князя, стоя у острова, вина, женщин и оружия. Князь, чтоб оберечь берега свои от войны, послал им вина, после того они уплыли к нам. Мы же не ради славы, – славы не может быть от победы над сбродом воров! – мы дадим бой и сокрушим навсегда чуму, блуждающую по Кюльзюм-морю, – иншалла! Али Хасан, хочу знать твои мысли о войске и кораблях моих!
Военачальник приложил руку к глазу:
– Чашм! Люди гор, позванные тобой воины, смелые на суше, привычные к бою в горах и долинах, – в море же люди гор, великий хан, похожи будут на кошку в воде…
– Я, повелитель Гиляна, отвечу тебе вот: сам великий шах Аббас ду[5] позволил мне брать лишь того, кто храбр, и я взял достойных воинов.
– Великий хан! Он гневается на старика, но приказывай – умолкну, с непокрытой головой пойду в бой и поведу твои бусы. Я не боюсь, не боялся войны.
– Бисйор хуб![6] Говори еще.
– Великий хан! Не по моей, по твоей воле, повелителя Гиляна, должно разгрузить от войска бусы, оставить на них низких людей мало, дать бусы на разграбление гяурам. Вместо воинов нагрузить суда тем, что запрещено правоверному Кораном: вином нагрузить суда! На берегу же из лучших стрелков сделать засаду – во все годы моей жизни на вино были жадны приплывавшие с севера грабители… Потом, когда они овладеют добычей, той, что мутит ум человека и глаза воина делает слепыми к бою из карабина, пустить для приманки на берег перед галерами негодных женщин – они увлекут серкешь[7] туда, куда им укажем, и там уничтожим их, иншалла!
– Али Хасан, ты советуешь, как гяур, а не сын пророка! Ты велишь предать поганым женщин Гиляна?
– Великий хан! Негодных женщин.
– Мне смешно тебе, почтенному сединой, говорить, что негодных женщин в Персии нет. В стране правоверных нет негодной женщины, которая бы пала в объятия необрезанного гяура, и такой нет, которая бы презрела закон, открыв лицо поганым!
– Великий хан, сколь понимаю я, – опасность велика. С грабителями идет к Гиляни древний вождь, имя его воодушевляет их, как правоверного имя пророка, – имя того вождя, благородный хан, «Нечаи-и». Еще в юности моей, помню, он грабил берега Стамбула, сжег Синоп. Как чума, пугал и опустошал селения Ирана. Пока он с ними, грабители, что идут к нам, непобедимы!
– Бисмиллахи рахмани рахим![8] Мы победим, и Кюльзюм-море поглотит их, как падаль.
Выдвинулся вперед один из горских вождей. Распахнув бурку, колотя по груди, звеня панцирем, он взмахнул смуглой рукой и сказал также по-персидски:
– Благородный хан, нам, вольным кумычанам, знакомы козаки с далеких рек Танаида, где живут они! Мы в горах много раз побивали