относились к Виталию сдержанно-официально, ожидая с его стороны какого-то подвоха. Вот и эта девчонка. Сколько они с ней знакомы? Чуть меньше суток, а знакомство дальше продолжать не захотела.
Лева погиб. Виталий остался один. Без друзей, которым он был бы очень нужен, остались только приятели, с которыми ему нечего делить. Без женщины, которая его любила бы и ждала. Зачем же было так яростно рваться вверх и подставлять другим подножки, чтобы его не опередили? В какую же уродливую форму превратилось их с Левой соперничество! Проводить огромную работу, подниматься вверх по служебной лестнице – и все это не для какого-то важного дела и даже не из карьерных соображений, ведь даже это можно было бы как-то объяснить, а лишь для того, чтобы сказать друг другу: мы и это можем, и так умеем. Со смертью Левы все это рухнуло, потеряло смысл. Виталий внезапно обнаружил вокруг себя зияющую пустоту, которую нечем заполнить.
Какое-то время после смерти Левы он старался жить нормальной жизнью. Ходил на работу, ездил в командировки, решал технические проблемы, писал отчеты. Ходил в театры и бары. Но жизнь, оказывается, просто играла с ним, как кошка с мышью. Она не стала уничтожать его там, на компрессорной станции, или добивать в больнице, дала отбежать немного в сторону и отдышаться. А вот теперь кошка вновь показала когти и с размаху вонзила их в самое больное место. Технократ до мозга костей Виталий подумал, что если его жизненный путь представить в виде графика какой-то функции, то получится довольно-таки извилистая линия с ровными участками, падениями и взлетами. И вот этот график достиг, выражаясь математическим языком, какого-то экстремума. Почему именно сейчас?
Да потому, что все показатели налицо. Галлюцинации, огромные трудности при решении технической проблемы и неумение познакомиться с девушкой. Что это, максимальное или минимальное значение функции? Локальный, то есть местный, экстремум или это надолго? А может быть, излом, после которого функция будет определяться совсем иным законом?
На Виталия вдруг навалился какой-то звериный приступ тоски, ощущение собственной никомуненужности.
Так, мучимый приступами самобичевания, голода и мелькающими в сознании обрывками кошмаров, он пролежал без сна почти до утра, пока не забылся в тяжелой полудреме.
Утром, перед приходом поезда в Ленинград, его разбудил проводник. Виталий встал, быстро умылся и собрал чемодан. Поезд пришел на Витебский вокзал. Виталий вышел на перрон и почувствовал очередной приступ голода. Нет, это терпеть было уже невозможно. Он зашел в буфет, отдал свои двадцать копеек и взял стакан чая. На сдачу ему дали две двухкопеечные монеты и две пятикопеечные. Прекрасно, на метро и автобус есть и даже четыре копейки в запасе. Доехать домой, а дома деньги всегда найдутся. Он пил теплый невкусный чай, который после двух суток голода казался почти нектаром, и думал, что сейчас приедет домой, позавтракает, хорошо выспится, а потом будет решать, как быть дальше. Жизнью, которую он вел до гибели Левы,