кушетку и, несмотря на то, что она была не особенно удобна и что окружающие меня туземцы не молчали, против воли заснул. Часа через полтора меня разбудили. Один из туземцев объяснил мне (поднося руку ко рту, как бы кладя что-то в него), что мой завтрак готов.
Хотя я завтрака и не заказывал, но нашел эту предупредительность не излишнею и отправился в хижину любезного туземца. Там я застал все его семейство, которое, казалось, собралось во всем комплекте, чтобы посмотреть на кормление чужестранного зверя. Мне был подан большой табир с вареным таро, бананами и рыбой. Когда я стал есть, туземцы, следуя папуасскому этикету[79], немного отвернулись, но не могли преодолеть любопытства и следили за каждым моим движением. Я поспешил окончить свой завтрак, тем более что за перегородкой находился грудной ребенок, который почти не умолкал и писк которого значительно уменьшил мой аппетит. Когда я вышел из хижины, меня наперерыв стали приглашать зайти в другие. В одной я застал четырех молодых женщин, из которых две нянчились с грудными детьми, а две были беременны. Пригласивший меня в эту хижину туземец, еще очень молодой человек, представил мне этих женщин как своих жен. Я не сейчас же понял, что человек по своей воле может жить в хижине, которая состоит из одной комнаты, с четырьмя женами и их детьми; хозяин же, предполагая, что я сомневаюсь в том, что эти женщины его жены, повторил, поочередно подходя к каждой из них, одну и ту же мимику[80], весьма недвусмысленную, которая и была причиной общей веселости женщин. Скоро вошла еще пятая женщина – мать хозяина или одной из его супруг; она жила, кажется, также в этой хижине. Туземцы умеют приготовлять кокосовое масло: я видел в хижинах бамбуки, наполненные им. Один из жителей принес мне в подарок кусочек корицы (Cinnamonum); она здесь, как и на Новой Гвинее, употребляется, кажется, в качестве лекарства.
Вернувшись в большую хижину, я остался там еще довольно долго, наблюдая туземцев и стараясь уловить и понять выражение их лиц. Эти островитяне, находясь редко в сношениях с европейцами, представляют хороший материал для ряда наблюдений, предложенных Дарвином, над выражением лица и телодвижениями под влиянием разных впечатлений. Во время путешествия, как читатель уже заметил, я не упускал случая делать эти наблюдения[81]; я тем более обратил на них внимание, что, находясь часто и продолжительное время в соприкосновении с совершенно отличным от белой расы племенем – папуасами, притом весьма примитивным, я не мог убедиться в верности положения Дарвина о тождестве выражений ощущений у разных рас, доходящем до мелочей, и принимаемом им за доказанное. Напротив того, различие в выражении чувств мне до сих пор чаще бросалось в глаза, чем их тождество, хотя и мне случалось встречать выражения, совпадающие с наблюдениями Дарвина. Так, напр., пока я сидел между туземцами, зорко следя за каждым их движением, пришел один и рассказал что-то, очень встревожившее, по-видимому, всех слушателей, но, кроме того, что многие