которые, собственно, жили в этом вигваме, вежливо, но выразительно попросили исчезнуть на ночь. Гудмен хотел стать архитектором, как слышала Джули, но никогда не вникал, на что опираются здания и как висячие мосты выдерживают тяжесть проезжающих автомобилей. Внешне он был далеко не так ярок, как его сестра, весь его облик портила поросшая щетиной нездоровая кожа. Но несмотря на несовершенства и некоторую общую инертность, он явно задавал здесь тон. Прошлым летом в середине спектакля «В ожидании Годо» Гудмен залез в осветительную будку и на целых три минуты погрузил сцену во мрак, просто чтобы посмотреть, что из этого выйдет – кто завизжит, кто засмеется и сильно ли достанется ему самому. Лежа в темноте, не одна девчонка втайне воображала, будто на ней лежит Гудмен. Огромный, как лесоруб, пытающийся трахнуть девочку, – или нет, скорее, как дерево, пытающееся трахнуть девочку.
Гораздо позже те, кто знал его в лагере, сошлись на том, что неспроста именно у Гудмена Вулфа жизнь развивалась по столь тревожной траектории. Конечно, говорили они, были и неожиданности – а впрочем, непременно уточняли сразу после, нет, это все было сплошной неожиданностью.
Брат и сестра Вулф ездили в лагерь «Лесной дух» с двенадцати и тринадцати лет, они тут верховодили. Гудмен крепко сложен, грубоват и задирист, Эш – хрупкая добросердечная красавица с длинными прямыми светло-русыми волосами и грустными глазами. В иные дни в разгар сценических импровизаций, когда класс разговаривал на выдуманном языке, мычал и блеял, Эш Вулф внезапно ускользала из театра. Она возвращалась в пустой девчоночий вигвам и укладывалась на кровать, чтобы писать в дневник, поглощая «Джуниор минтс».
«Порой мне кажется, что я слишком многое чувствую, – писала Эш. – Чувства вливаются в меня стремительным потоком, и я беспомощна перед их натиском».
В тот вечер сетчатая дверь, покачиваясь, закрылась за теми ребятами, которых из вигвама шуганули, а потом пришли три девочки, жившие по другую сторону сосен. Всего в этом освещенном единственной лампочкой конусообразном строении собралось шесть человек. Им предстояло вновь собираться вместе при любой возможности до конца лета, а в ближайшие полтора года частенько и в Нью-Йорке. У всех впереди еще одно общее лето. А в последующие тридцать с лишним лет встречаться при любой возможности будут лишь четверо из них, но это, конечно, совсем другая история.
Джули Хэндлер в начале той первой ночи еще не взяла себе гораздо более благозвучное имя Жюль Хэндлер – эта перемена сама собой произойдет чуть позже. Зовясь Джули, она все время ощущала себя не в своей тарелке; она была нескладной, кожа ее розовела и шла пятнами при малейшей провокации: когда она смущалась, ела горячий суп, на полминуты выходила на солнце. Ее каштановые волосы недавно пережили перманент в салоне «Ля ботэ» в Хеквилле, после чего ее голова стала похожа на голову пуделя, и это ее убивало. Идея сделать противную химическую завивку принадлежала матери. В год, когда