недавно приехавшие из России, редки. Живущих же здесь подолгу я не могу считать за русских… О, ваш народ чрезвычайно склонен к ассимиляции. Немец, попадая в Штаты, остается немцем, француз – французом; национальность заметна даже в их детях, родившихся уже здесь, и разве третье поколение превращается в янки, но русский, русский…
– Что русский?
– Через три, четыре, много – пять лет русского не отличить от природного янки… Замечательный народ – ваши компатриоты!
– Это не утешительно! – заметил Андрей Николаевич.
– Я констатирую факт… Поляки, литовцы, чехи, вообще славяне, даже ваши малороссияне, держатся дольше… О, я уже сделал выводы из своих наблюдений!
– И, конечно, прискорбные для нас, русских?
– Нет, нисколько… Может быть, несколько своеобразные – это да…
– Господа хорошие! – вмешался, перебивая их, Иванов. – Мы здесь, в Америке, без году неделя и, стало быть, в американов пока не обратились, а остались, как были, русаками.
– И что же из сего следует? – заулыбался в его сторону Куманджеро.
– Из сего следует, что ради первого знакомства необходимо выпить и закусить, и потом оный маневр повторить.
Контов недовольно поморщился.
– Да, да, да! – словно восковая фигура из бродячего музея диковинок, закивал головой японец. – Это будет очень хорошо! Мне это милое предложение так напоминает Россию…
– Да уже там, раз кто знакомится, без этого никак нельзя, – объявил Иванов, – сам не пьешь, так все-таки выставить должен: угощайтесь, дескать, милые друзья, на доброе здоровье!
– Это очень добрая, милая привычка, свидетельствующая о добродушии. Ничто не вызывает так дружбы, как доброе вино! – ответил японец. – И я приемлю на себя смелость предложить, господа, позавтракать вместе.
Японец с самой убеждающей улыбкой на своем желтом лице протянул обоим русским свои руки.
– Дело доброе! – воскликнул Иванов. – Мы, русские, от хлеба-соли не отказываемся!
– А вы? – обратился Куманджеро к Контову, умоляюще смотря на него.
– Я тоже не прочь! – согласился и тот, добродушно улыбнувшись.
– Прекрасно! – обрадовался японец. – Идемте же, господа. Но посмотрите, однако, что за чудный вид открывается пред вами!
Действительно, перед ними была величественная картина. Беспредельной водной пустыней стлался, серебрясь своею гладью на лучах солнца, океан. Даль была ясна до того, что были видны тянувшиеся чуть заметными струйками дымки пароходов. В гавани вырос целый лес мачт собравшихся в тихую, покойную пристань кораблей; около них, как тысячи трудолюбивых муравьев, и на берегу, на бесчисленных грузовых шлюпках, перевозивших товары, суетились рабочие и матросы. Было что-то живое, что-то величественное, подавляющее в этой картине, и не только Контов невольно любовался ею, но даже далеко не чувствительный к красотам природы Василий Иванов пришел в восторг.
– А, право! – воскликнул он. – Ежели у нас, в Питере, да из Чекуш на