разрываются кожа, мясо, жилы! Вопли, корчи, агония!..
У Тигеллина душа ушла в пятки. Он не раз сам присутствовал при бичевании рабов.
Нерон заметил ужас любимца и постарался скрыть свое удовольствие.
– Да, Тигеллин, – сказал он, – я завидую твоей славе, друг мой; один удар бича стоит двух смертей, но и сотни ударов недостаточно, чтобы отомстить за побои, нанесенные потомку божественного Августа. Но я не только справедлив, я милосерден. Довольно будет сотни ударов.
Тигеллин, не в силах выносить далее шутки императора, попросил вина. Он подождал, пока один из рабов, несших бесчувственное тело Тита, налил и подал ему кубок.
Нерон так был доволен своей шуткой, что развеселился и хотел было приказать рабам отнести центуриона назад, к дому еврея Иакова.
Тигеллин горячо поддерживал его, понимая, что если воин будет пощажен, то и его спина останется невредимой.
Но Цезарь не хотел испортить свою шутку ради десяти центурионов, и боязливая горячность любимца только заставила его повторить рабам приказание отнести тело в Мамертинскую тюрьму и оставить там для казни на следующий день.
Молодые люди пошли во дворец, и Тигеллин, видя, что Нерон еще не оставил мысли о бичевании, решился на последнее средство. Он уговорил императора приналечь на неразбавленное вино в надежде, что тот напьется и забудет о своем намерении.
Когда первые лучи восходящего солнца уже проникали в окна и лампы чуть-чуть отсвечивались на золотых кубках, Нерон в залитой вином тунике лежал без чувств на шелковых подушках.
Тогда Тигеллин оставил его.
Когда Тит бросился за Нероном в атриум, Юдифь последовала за ним, тщетно умоляя вернуться. Она видела, как рабы императора бросились на молодого человека, и с замирающим сердцем, не зная, что делать, ожидала исхода этой драки, спрятавшись за каменным бассейном в центре залы. Когда все исчезли на склоне улицы, она побежала наверх к отцу и разбудила его.
Спальня Иакова находилась в задней половине дома, защищенной от жары утреннего солнца. Его рабы помещались тут же. Появление Нерона и последовавшая затем схватка сопровождались сравнительно небольшим шумом, так что никто из домашних не проснулся.
Иаков с испугом вскочил, но, узнав дочь, сонно спросил, что ей надо.
Когда Юдифь со слезами рассказала ему, в чем дело, умоляя спасти юношу, то Иаков дернул за колокольчик, и через несколько мгновений вошел молодой раб-сириец.
– Разбуди привратника, – распорядился Иаков. – Какие-то сорванцы ворвались в дом; вели ему запирать засовы покрепче.
Юдифь задрожала от нетерпения.
– Ну что ж, – сказала она, – встанешь ты наконец?
– Ты слишком молода, дитя мое, – отвечал Иаков. – Твой молодой друг все равно лишится головы, а я постараюсь сберечь свою ради твоей же пользы.
– Трус! – воскликнула Юдифь. – Этот молодой человек рисковал своей жизнью ради твоей дочери, а ты не хочешь пошевелить пальцем для его спасения.
– Если