подушки и удалились.
Актея лежала, закрыв глаза и подложив одну руку под голову, тогда как другая, больная, лежала поверх покрывала. Спустя некоторое время в комнату вошел Нерон. Она услышала его шаги, и губы ее задрожали. Трудно было определить ее состояние: может быть, это была досада, может быть, радостное торжество.
Нерон велел наказать раба бичами в своем присутствии, и это смягчило его раздражение. В глубине души он стыдился своего поступка с Актеей и побаивался встречи с ней. Во всяком случае, он решил помириться и для храбрости выпил цекубского вина, гораздо менее разведенного водой, чем обыкновенно.
Актея лежала не шевелясь, когда он подошел к ложу и взглянул на нее.
Наконец он взял ее за руку. Она отдернула ее и воскликнула, открыв глаза:
– Разве боги сделали меня красивой для того, чтобы ты уродовал меня?
– Я только дотронулся до тебя, Актея, – сказал Нерон со смущенной улыбкой.
– Собака! – воскликнула она. – Твое прикосновение оставило бы пятно на самой Диане!
В самом деле Нерон походил на собаку, которая машет хвостом, когда ее гладят, рычит, если ее толкнуть, и лижет руки тому, кто ее бьет.
Сначала он пытался зарычать.
– Смотри, женщина, – сказал он. – Разве ты не видела крестов с рабами на холме или зверей на арене? Думаешь, меч не просечет твоей кожи или что у тебя найдется противоядие против снадобья Локусты? Вспомни, раба, что я твой господин.
Актея закинула руки за голову, и грудь ее поднялась и опустилась под прозрачной туникой.
– Великий Цезарь, – сказала она, – соперник шутов и певцов! Храбрый Цезарь, оскорбляющий женщин! Честолюбивый Цезарь, который желает быть и будет бессмертным!.. Тиберий, – воскликнула она, вскакивая с ложа, – был государственный человек[3], Калигула – вскормлен на поле битвы, Клавдий – грозный император, но ты… ты раб, да, не я, а ты раб своей трусости, раб своих пороков.
В эту минуту Сенека и Бурр вошли в комнату. Лицо Сенеки выражало сильное беспокойство, солдат же смотрел с восхищением на бесстрашную девушку.
Нерон смутился и молча вышел из комнаты.
– Клянусь богами, Актея! – воскликнул Бурр. – Тебе, а не мне следует быть начальником стражи.
– Мужество – добродетель, – заметил Сенека, – но не высшая из добродетелей.
Бурра, видимо, раздражала привычка Сенеки морализировать.
– Я знаю только, что я бы не решился дать такой отпор тигру, – возразил он, – да и ты бы не решился, Сенека.
Сенека уселся на ложе и нежно, как отец, взял руку девушки.
– Актея, – сказал он, – я отыскал тебя среди виноградников и гранатовых деревьев Самоса, чтобы твоя красота избавила Нерона от когтей Агриппины[4]. Дитя, я бы не хотел, чтобы твоя кровь пала на мою голову. Бурр очень ценит мужество, но я больше ценю мудрость.
Никто так хорошо не знал Сенеку, как Актея, и никто так не любил его. Их соединяло еще и то, что только они двое имели действительное влияние