Удача Осорьин как вдовец, не прибавлявший к своему дому покуда никаких пристроек, живя на другом конце поселка дворов в двадцать, не больше. Обыватели были народ смышленый: больше – возчики. Дома не бывали по целым летам, оттого избенки у них и не отличались исправностью.
Переезд был отсюда недолог, и спустя минут двадцать Молчановы доехали до околицы, где совершенно неожиданно для них ворота оказались притворенными. Уже на стук их выскочили из-за ворот двое поставленных на сторожку понятых и спросили, чего им нужно.
– Мы к хозяину едем, к Удаче Амплеичу Осорьину.
– Таперя-ста ему хозяйствовать здесь не придется, затемотка, что его милость губной староста, Емельян Архипыч Змеев, с недельщиком Данилой Микуличем отставили Удачу Осорьина ото всякого добра да корысти, со отписки, слышь, с новгородского приказу… Собрали, вишь, мир и читают теперя отказ от послушанья Удаче мирских хозяев… Вы недельщиковы, што ль?
– Недельщиковы… коли на то пошло; пустите же, братцы…
Околицу отворили – и они въехали в поселок, где перед помещиковым домом толпилось в полном сборе мужское население.
Недельщик речисто, в третий раз, читал воеводский приказ во исполнение наказа из Москвы, с Новгородской чети.
Удача Осорьин стоял на крылечке, совершенно убитый горем, и боязливым взглядом обводил толпу, сперва безучастную, а теперь уже начинавшую волноваться, не обращая большого внимания на губного старосту и недельщика. Для хозяев поселка строгий Удача был помещиком не из снисходительных – и разрешение от повиновения ему в первую же минуту дало простор вспышкам неудовольствия, накопившегося на сердце.
– Экой вор! А еще как важничал… А великому государю оброку вносить так нетути!.. – крикнул ни с того ни с сего один парень с покрасневшими веками, одутловатым, медно-желтым лицом и редкою рыжею бородкою.
– Молчи, Оська, тебя не прощают горланить! – останавливал его седенький старичок, дед по матери молодого озорника. – Може, новый помещик и тяжель еще гнуть станет… К этому притерпелися… Отходчив и толковит, правду бают, Удача Амплеич… Дай бог ему здоровья!..
– Вам, мироедам, вороги наши не вороги, видно! – отозвались два-три неодобрительных голоса на слова старичка, только махнувшего на них рукою безгневно.
– Эка мразь, прости господи согрешение, заворошились… Всяких мы порядков навидалися и знаем, что бражникам, как вы, озорники, нигде спуску не дают… – покрыл старичок внушительно, указав на губного и на недельщика, окончившего чтение.
Хозяева сняли шапки и поклонились этим представителям власти, вступающим непосредственно в управление поселком.
– Клади теперя, Данилушка, печати, да засветло и доберемся на ночлег к Нечаю Севастьяновичу, – скомандовал губной бравому недельщику.
Эта личность будет играть видную роль в нашем рассказе, потому мы и остановим на ней внимание читателей.
Данила прослужил десять лет в нарядах дворянских и два раза бывал окладчиком