было страшнее самой жуткой каторги в истории человечества. Страшнее самой смерти.
Конвоир бросил мне пару магнитных ботинок. На Ганимеде сила тяжести всемеро меньше земной, и без магниток ходить трудно.
Нас собрали в шлюзе: там я впервые увидел тех, кто был в соседних камерах. Несколько вояк, тощий очкарик с внешностью ученого, подростки-бунтари. Государственные изменники. И все – без модемов.
Потом мы шагали по коридорам перехода. Грохотало железо под ногами. Мутно светилось железо над головой. По железным стенкам сползали капли влаги. Смердело ржавчиной и плесенью.
Мне предстояло закончить свою жизнь в ржавой бочке, из которой не видно звезд. Тогда я решил: брошусь на конвоира, пусть стреляет. Лишь бы наверняка – никаких парализаторов, которыми вооружены тюремщики. А у этого мрачного пехотинца был добрый армейский игломет с гарантированным результатом.
Я не успел. Как хорошо, что я не успел.
Мы вдруг остановились, натыкаясь друг на друга. Впереди, на освещенной площадке, стоял Док, неуловимо похожий на моего майора. Он улыбнулся всем вместе и каждому по отдельности. И сказал:
– Вот вы и дома, ребятки. Конвой свободен, спасибо за помощь.
За его спиной на всю стену была нарисована черная окружность с точкой посередине.
Когда проект «Поиск» набрал силу, правители Земли завибрировали. Испугались огласки, волнений населения. Странно: какие волнения могут быть у «экспертов по потреблению» различных категорий? Что пиццу с опозданием доставили? Или что на туалетной бумаге недостаточно пупырышков?
Тогда договорились: Поиск перебирается на спутник Юпитера, а Ганимед везде называют каторгой. Это позволяло исключить любопытство непосвященных. Наших такое более чем устраивало: чем дальше от Земли, тем меньше помех.
– Ты умеешь видеть, – говорил мне Док, – но этой силой надо научиться управлять. Нетрудно заглушить атомный реактор. Ты попробуй, наоборот, разжечь огонь ядерного синтеза внутри никчемного комка космической пыли, превратить его в светило.
Док долго возился со мной. Выводил наверх и оставлял наедине с космосом.
Звезды – лучшие товарищи и врачи. Они подмигивали мне и рассказывали о том, что все проходит. И что все можно исправить.
Я был настолько плох, что не обращал внимания на удивительное: Док выходил на поверхность Ганимеда в стареньком, аккуратно заштопанном лабораторном халате. В разреженную атмосферу, почти вакуум. В космический холод около нуля по Кельвину он выходил без скафандра.
Когда-нибудь я тоже так смогу.
Материя не мертва. Материя хочет осознать: что же она такое? Зачем пришла в этот мир? Мир, который и есть материя.
Это долгий процесс, но Вселенная не торопится: у нее в запасе миллиарды лет. Сначала мизерная ее часть становится живой, потом один из миллионов видов существ становится разумным. Потом один из миллиона разумных становится таким, как я. Мы называем себя Зрячими, на Земле