ночных богов обронил своё ритуальное оружие. Упоённое музыкой ветра волосатое шаманское ухо не уловило лёгкого звона металла, упавшего в мёрзлую грязь.
Быстрые прозрачные змеи промелькнули в безрадостной разноэтажной тьме, отразились в спящих окнах красные глаза всадников, расплескался по углам непостижимый страх… Мёртвая Охота растворилась в эфире, всосалась в линии электропередачи, выплеснулась на иней мгновенной одинокой кровью. К утру кровь остыла. Дороги сна перекрыли рассветные шлагбаумы, и новый день пришёл за своей обычной добычей.
* * *
…Шебуршёнов проснулся в девятом часу. Глумливая синь наступившего утра лениво сменялась дневной серой мешковиной. Давно пора было подниматься и топать на работу. Точнее, на заработки.
Добывал себе пропитание Аркашка-какашка потным трудом грузчика на центральном быдлогорском рынке. Ворочал огромные баулы с китайским ширпотребом, тягал пыльные мешки с урюком и грецкими орехами, выволакивал из мясных фур мороженные коровьи трупы. Хилое шебуршёновское здоровье всячески восставало против таких заработков, но увы… Суровая старуха Жизнь раз и навсегда убедительно доказала быдлогорскому поэту, что никаким иным рациональным делом он заниматься не в состоянии. Даже в сторожах и дворниках Аркадий долго не задерживался – каждый раз находился кто-то, кто управлялся с с метлой и амбарными замками намного лучше его.
Упал в желудок угрюмый плавленый сырок – вот и весь завтрак поэта. Изломанный похмельем мир в очередной раз чужд и враждебен был Шебуршёнову. Низкие потолки, потемневшие стены, серые стёкла, трамвайный грохот – всё сулило неприятности, угрожало, запугивало… Мерзкие тайны холодного городского утра шептали о себе в самые уши. Хихикливо, остервенело шептали, сводя с ума беспричинной назойливостью.
Напялив плешивую кроличью ушанку, вышел Аркадий навстречу дню. Неподалёку от подъезда топтался безвозрастный местный дурачок Кокаколо, которого на самом деле звали Паша Ахтюгаев. В руке у Кокаколо была пластиковая бутылка с одноимённым напитком. Паша развлекал себя тем, что набирал газировку в рот и, подержав немного в надутых щеках, шумно выплёвывал на асфальт.
– Ты чё, Пашка, добро на говно переводишь? – вяло спросил Шебуршёнов, проходя мимо.
– А ты палоську потеял, сеебъяную, – Кокаколо вновь наполнил щёки жидкостью из бутылки и замер, пялясь безмятежными жёлтыми глазами в небушко.
– Какую ещё палочку?
Свободная Пашкина рука в синей шерстяной перчатке ткнула пальцем куда-то в сторону подъезда. Шебуршёнов автоматически поворотил глаза, и они уловили металлический блеск на земле, под заснеженными кустами чахлого палисадничка. Один чёрт знает, что дёрнуло Аркадия Шебуршёнова подойти посмотреть, что это там блестит среди собачьего сранья. Но странный предмет, невесть как очутившийся возле подъезда совковой пятиэтажки, никоим образом не вязался с окружающей действительностью. Трясущейся рукой Шебуршёнов поднял с земли необыкновенный,