кровать с выпотрошенным тюфяком, и все остальное, пребывавшее в столь же плачевном состоянии.
– В обнимку с Гитлером и Наполеоном, – добавил Сангре. – Картина Репина: Ирак после пендосной бомбежки. Или Белград. Или…
– Да что же это?! Да как же?! А с виду приличная госпожа! – запричитал Бутрым.
– Госпожа-то приличная, – согласился Петр, – зато монахи… Я так понимаю, они что-то искали у нее, – повернулся он к другу.
– И не нашли, – подхватил тот, – иначе не стали бы искать дальше, а перевернуто абсолютно все, – он неспешно прошелся по небольшой комнате, оценивая погром, добавив: – И сдается, интересовало их явно не золото с серебром.
– Почему? – не выдержал помалкивавший до сих пор Яцко. – Вдруг решили, будто она его в перину сунула и зашила.
– Тогда было бы достаточно ее встряхнуть, – добродушно пояснил Улан. – Значит, искали…
– Документ, – подхватил Сангре. – Притом небольшой по размеру, который можно засунуть куда угодно.
– Ну, они мне за все заплатят! – разъярился Бутрым и, опрометью метнувшись в коридор, принялся ломиться в дверь напротив.
Открывать ему не спешили, но подоспел лопоухий парень и протянул ему связку ключей. Едва хозяин распахнул дверь, как застыл на месте и тоненько, по-заячьи, взвизгнул.
– Во, во, – указал он дрожащим пальцем куда-то вбок.
– Оцым-поцым, двадцать восемь. Это уже не Белград. Это больше смахивает на тяжкий труд пендосов над Хиросимой… – пробормотал Петр, завидя два трупа, и один из них при жизни был слегка знаком друзьям.
Лежащего на полу бывшего гонца Мануэля, судя по тому, что он не успел повернуться лицом к непрошенным гостям, застали врасплох. В спине торчала арбалетная стрела, но умер он не от нее. Раненого успели подвергнуть пытке – обнаженное до пояса тело оказалось сплошь в мелких порезах и ожогах. А под конец бывшего гонца попросту прирезали, всадив прямо в сердце какую-то пику. Яцко потянулся к ней, но Петр остановил его, предупредив:
– Не трогай. Могут быть отпечатки, – и досадливо поморщился, вспомнив, в каком веке он находится.
Он смущенно покосился на друга, но тот никак не отреагировал на его промах, продолжая внимательно осматривать комнату.
– Не иначе как монахи расстарались. То-то они в черном были, – прорезался голос у Бутрыма. – Точно, точно, боле некому. Они ж когда вчетвером вышли – госпожа с холопкой и двое монахов по бокам, – госпожа и говорит, так, мол, и так, остатние мои слуги до вечера здесь пробудут, но опосля полудня непременно загляни к ним и накорми. И подмигнула, – вспомнил он после паузы и взвыл, хватаясь за голову. – Эх, мне б враз догадаться, чего она мне мигает! А сама вся бледная, на лице ни кровинки. Тож она на ентих бисовых сынов мигала, – он осекся и, повернувшись к друзьям, зловещим шепотом выдохнул. – Так це ж поди и не монахи вовсе были, а дидьки[4]. Ей, ей, дидьки, больше некому.
– А как выглядели дидьки? – полюбопытствовал Улан и, выслушав корчмаря и задав пару