Даже задремала. Про голод совсем забыла.
Когда выныривала из сна, думала о том, что теперь начну другую жизнь. Пусть и на улице первое время, но зато подальше от этого проклятого места. Может, братьев найду. Они взрослые уже все.
Ближе к утру машина остановилась, и я затаилась, прислушиваясь. Усмехнулась. Понятно, человеческие потребности никто не отменял. Напрасно я расслабилась, потому что крышка багажника резко открылась и меня за шкирку выволокли наружу, швырнули на обочину, и я проехалась животом по асфальту. Шапка в кусты отлетела.
– Это что за гребаный сюрприз, а? Совсем охренела, мелкая?
Вор курил и смотрел на меня исподлобья, пока я вставала, искала шапку. Рассвет топил трассу в сером тумане и срывались мелкие капли дождя. Ветер крутил оранжевые смерчи листьев прямо у меня перед носом.
– Нельзя мне там оставаться, – сказала я, отряхивая колени, – ты его, а он меня потом.
– В интернат свой иди, – Вор нахмурился, делая сильные затяжки и выпуская дым с паром вместе.
– И туда нельзя. Понимаешь?! Нельзя!
– А мне какая разница? – он пожал плечами, руки в карманы сунул, зажимая сигарету зубами.
– Никакой. В столицу подбрось.
Вор усмехнулся. Унизительно осмотрел меня с ног до головы.
– И что ты там делать будешь? Работу искать? Тебе ж, наверное, и пятнадцати нет. Давай, девочка, вали обратно в Мухосранск свой. Никто тебя в столице не ждет. Не будь идиоткой. Я недалеко отъехал. Деньги на автобус у тебя есть. Ты ж конфеты не купила?
– Не купила, – буркнула я.
Он выкинул окурок и направился к машине, а я бросилась следом и вцепилась ему в руку. Если уедет – конец мне. Идти совсем некуда. Меня менты сцапают и в интернат вернут.
– Пожалуйста, отвези. У меня там братья. Я найду их. В интернат нельзя. Там нас…там…
Он обернулся и стиснул челюсти, глядя мне в глаза, и я снова подумала, что взгляд у него невыносимый, очень тяжелый.
– Что у вас там?
– Что? Продают папикам-педофилам всяким. Это вам по телеку показывают чистеньких деток с несчастными глазами, а там ад. Понимаешь?
Он усмехнулся ровно на секунду, а потом сгреб меня за капюшон.
– Врешь!
– Зачем? Думаешь, мне нравится у отца жить? Но лучше побои. Я в интернат не вернусь.
– Зачем?! Чтоб на жалость надавить. Я тебя сам сейчас в интернат отвезу. В столицу она хочет. Совсем дура, что ли? Кому ты там нужна? Книжек начиталась? Фильмов насмотрелась?
– Отвезешь – я сбегу. Какая разница. Не буду я там. Не хочу… страшно мне.
– А я, значит, не страшный по-твоему? Может, я хуже всех этих папиков вместе взятых. Ты не знаешь, кто я!
– Не страшный. Ты меня не обидишь.
Засмеялся, но зло и мрачно, склонился к моему лицу.
– Дура наивная. А на улице в столице думаешь, не страшно? – прорычал и сдавил пальцами мои скулы. Я быстро заморгала, но взгляд не отвела.
– Везде страшно, но там страшнее… Там детей продают.
Он долго мне в глаза смотрел, словно пытался понять, не лгу ли я. Потом