огромном объеме работы (S. V–VI). Видимо из-за этого задуманная и объявленная в Предисловии работа над текстами Канта по эстетике, этике, философии религии, которые были вынесены Эрдманном за рамки антропологии, – эта работа не была выполнена.
Согласно оценке Н. Хинске, исследования, которые осуществлялись на последующих стадиях кантоведения, в трех отношения продвинули вперед, усовершенствовали анализ рукописного наследия Канта. Во-первых, Б. Эрдманн сделал из него извлечения, выписки; в издании Прусской Академии тексты из наследия впоследствии были опубликованы полностью. Во-вторых, считается, что в целом ряде случаев издание Академии более удовлетворительно оформляет тексты. В-третьих, продвинулась работа над научным датированием тех или иных кантовских заметок. Если Эрдманн в своих попытках определить время возникновения заметок руководствовался чисто содержательными соображениями и критериями, то Адикес счел эти попытки неудачными (N. Hinske, op. cit. S. 9), предложив иной метод (Stellungsindizen), который, по мнению Адикеса, является объективным – в отличие от субъективного метода Б. Эрдманна.
Однако специалисты (в частности, упомянутый Н. Хинске) находят в публикации Эрдманна и ряд преимуществ по сравнению с последующими изданиями.
Одно из них: упорядочивание наследия, касающегося проблем метафизики. Адикес в XVII и XVIII томах Академического издания разбил его на части и тем затруднил использование кантовских текстов. Б. Эрдманн, который руководствовался чисто содержательными соображениями, собрал тексты в одном месте, что делает их «обозримыми» для читателей. «Как раз это обстоятельство, – пишет Н. Хинске, – вообще впервые придает многим постановкам вопроса у Канта всю ту весомость, которой они и должны обладать. Не в последнюю очередь автобиографически акцентированные рефлексии Канта о его собственном пути к критицизму (“подлинный свет, – пишет Кант, – я увидел в 1769 году”), которые Эрдманн под заголовком «Нечто к истории развития [Канта]» опубликовал в самом начале II тома (II 3–5), впервые обрели свою преобразующую силу (Sprengkraft) именно благодаря такому расположению» (N. Hinske, op. cit, S. 11).
Далее: специалистами высоко оценены комментарии самого Б. Эрдманна к кантовским заметкам, особенно комментарии ко II тому, т. е. к кантовской рефлексии по поводу «Критики чистого разума». Это были текстологические комментарии (например, сравнение с похожими идеями Канта в других произведениях); далее, имели место ссылки на кантоведческую литературу, знакомство Эрдманна с которой Н. Хинске находит «удивительным» (S. 11), приводя в подтверждение мнение современника Эрдманна и тоже кантоведа Х. Файхингера, подчеркнувшего в своей рецензии «полноту учености» (Fülle von Gelertsamkeit) Б. Эрдманна. Остановлюсь на данном пункте специально.
В обсуждаемой теме мы находим одно из подтверждений того, что кантианцы, кантоведы университета Галле Б. Эрдманн и Х. Файхингер – и как раз к тому времени, когда там появился Гуссерль – зарекомендовали себя как ведущие специалисты в области конкретного кантоведения (как я его называю), т. е. в издании и подробнейшем специальном