Хочешь, я велю оседлать лошадей… Поедем верхами… Прокатимся… Я прошу тебя!.. Милый!!..
Я согласился и она побежала распорядиться.
Через полчаса мы отправились. Я на своем караковом, она на небольшой, вороной лошадке.
Пьера Серчукова мы оставили мирно спать, на том месте, где он заснул. Она не велела будить его…
Она прекрасно управляла лошадью и длинная синяя амазонка очень ловко сидела на её небольшой стройной фигурке.
Мы ехали рысью – но она торопила лошадь и поминутно поднимала её в галоп.
– Мы доедем до того леса и там отдохнем, – говорила она, указывая на небольшой буковый лесок на холме Джаным-Хакой.
Минут через двадцать мы доехали до этой рощицы, в которой чувствовалась прохлада, или по крайней мере было сноснее от окружающего зноя. Я привязал лошадей к дереву, мы сделали несколько шагов и сели около небольшого ручейка – в тени широколистных буков и кустов кизильника.
Кругом везде была зелень и тени – мягкие, покойные тени… Птички тихо чирикали, ручеек тихо журчал…
Мой смущающий, внутренний голос замолк. Я был счастлив… Я забыл мою дорогую Лену. «Без дум, без сожаления», я наслаждался настоящим…
Да может быть наслаждение тогда только и может быть полно, когда к нему не примешиваются никакие думы и раздумья…
Внутренний жар остывал, но снаружи воздух становился душнее… Солнце поднялось высоко и неумолимое накаливание его лучей чувствовалось даже в нашем тенистом приюте.
Мы сидели молча, обнявшись. Она как будто дремала, прислонясь к моей груди.
– Серафима! – сказал я тихо… – Вчера ты напоминала мне об Лене… Я кажусь презренным самому себе…
Она быстро подняла голову и обернула ко мне глаза, полные любовью.
– Милый! Милый!.. Не упрекай меня!.. Я не хочу, я не думаю разрушать твоего счастья… На пути к нему, ты бросил мне один кусочек его… Кусочек блаженства, людской любви… Которую я не знала никогда в моей жизни… Не испытала никогда… О! Как я тебе благодарна… Как я буду помнить… вечно…
И она схватила мои руки и начала их быстро и крепко целовать, обливая слезами.
Я отнял их. Я повернул её лицо к себе. Она зажмурила глаза, из которых катились крупные слезы.
– Разве я претендую на что-нибудь, – шептала она тихо. – Разве я требую, прошу чего-нибудь… Я теперь довольна тем малым, что ты мне бросил.
– Фима! – сказал я (это было её детское имя, которым звала её мать). – Фима!.. Не плачь!.. Я люблю тебя, больше чем сестру, больше чем друга… Но…
– Довольно!.. – вскричала она, – мне слишком довольно! Больше чем нужно, чем я могла надеяться!.. Ах! Милый!..
И она опять припала к моему плечу – и сидела молча несколько мгновений, крепко сжимая мою руку. Её амазонка была расстёгнута, шнуровка распущена. Длинные шнуры её лежали на моих коленях и тихо качался маленький крестик на золотой цепочке, который висел на её шее.
– Знаешь ли, мой дорогой… Я никогда не думала, не рассчитывала… на чью бы то ни было привязанность. Когда я была молода…
– Ты