таких странных комплиментов в твой адрес, что я уже подумывал, не извиниться ли мне за то, что я произвел тебя на свет.
Немного позже, когда они тряслись в темноте на коне и муле, неторопливо семенивших по дороге, барон де Сансе, покачав головой, снова заговорил:
– Не пойму я этих людей. Сначала над моими словами смеются. Маркиз с цифрами в руках доказывает, насколько ему живется труднее, чем мне. Меня отпускают, даже не предложив промочить горло стаканом вина, а потом ни с того ни с сего догоняют и дают обещание сделать все, что я захочу. Как заверил меня его высочество, уже с будущего месяца я получу освобождение от таможенных пошлин.
– Тем лучше, отец, – тихо проговорила Анжелика.
Она слушала доносившуюся из темноты ночную песнь жаб – верный признак близости болот и, следовательно, их старого замка. И вдруг ей захотелось плакать.
– Как ты думаешь, маркиза дю Плесси возьмет тебя к себе в фрейлины? – спросил барон.
– О нет, не думаю, – сладким голоском ответила Анжелика.
Глава X
Поездка в Пуатье осталась в памяти Анжелики скорее как нечто мучительное, сплошная тряска. По столь торжественному случаю была починена старая карета, куда усадили Анжелику, Ортанс и Мадлон. Упряжкой мулов правил конюх. Раймон и Гонтран сопровождали карету верхом на великолепных чистокровных лошадях, которых им подарил отец. Говорили, что при новых иезуитских коллежах есть конюшни, где юные дворяне могут держать своих коней.
Два першерона дополняли караван. На одном из них восседал старый Гильом, которому поручили сопровождать молодых господ. В округе ходили тревожные слухи о беспорядках и междоусобицах. Говорили, что герцог де Ларошфуко поднимает Пуату в поддержку принца Конде. Он набирает армию и изымает у крестьян часть урожая, чтобы ее прокормить. А раз армия – значит голод и нищета, грабители и бродяги на дорогах.
Итак, Гильом, прицепив сбоку свою старую саблю и упираясь пикой в стремя, замыкал процессию.
Однако путешествие прошло спокойно. Лишь однажды, проезжая через лес, они заметили какие-то подозрительные фигуры, притаившиеся за деревьями, но то ли пика старого солдата, то ли просто жалкий вид экипажа охладили пыл грабителей.
Ночевали в трактире у зловещего перекрестка дорог, где слышны были только завывания ветра.
Трактирщик не слишком охотно дал путешественникам бульону, как он назвал свою бурду, и немного сыру, и они поужинали при свете тоненькой сальной свечи.
– Все трактирщики в сговоре с разбойниками, – заявил своим перепуганным сестрам Раймон. – В придорожных трактирах чаще всего и убивают. В последнюю нашу поездку мы ночевали на постоялом дворе, где меньше чем за месяц до того перерезали горло одному богатому ростовщику, а вся его вина заключалась лишь в том, что он путешествовал один.
Но тут же, раскаявшись, что завел столь мирской разговор, он добавил:
– Преступления совершает простой люд, но причина их кроется в беспутстве великих мира сего. Никто не ведает страха Божьего!
Потом ехали еще целый день.