отбежала недалеко, остановилась, и мы долго рассматривали друг друга.
Рядом я нашел останки ягненка, недавно растерзанного хищником: будто игрушечную голову, обрывки шкуры и чуть толще карандаша ножки с блестящими черными копытцами.
Прошло несколько часов, когда я обратил внимание на странное поведение собаки. Давно уже она не бежала впереди меня, а плелась далеко позади. Передвигалась собака короткими перебежками: преодолев метров пятьдесят, она залегала в жиденькую тень кустарничков и делала новый рывок только после того, как я уходил далеко вперед. Затем перед очередной пробежкой пес стал жалобно выть и явно отказывался идти дальше. Устать до такой степени собака не могла. Я шел медленно, подолгу задерживался для фотографирования и разглядывания интересных животных и растений. С трудом до меня дошло, что щенку стало слишком жарко, а подушечки его лап начала обжигать разогревшаяся на солнце почва.
Повернуть в одиночку домой щенок либо боялся, либо считал себя не в праве, а продолжать маршрут был явно не способен. Лучшим выходом было найти подходящее место, оставить пса там, и зайти за ним на обратном пути.
Единственный известный мне способ заставить непривязанную собаку тебя дожидаться – оставить рядом с ней свои вещи. Для собаки это означает, что ты оставил с ней часть себя и должен вернуться, поэтому одиночество не слишком ее беспокоит. К тому времени изрядный багаж стал меня обременять, я с удовольствием сложил под кустик, где жиденькая тень была чуть гуще, тяжелый фотоаппарат с принадлежностями, бинокль, полевую сумку и флягу с водой. Собака примостилась рядом и тут же начала копать песок, устраиваясь поудобнее.
Было жарко, мне захотелось снять и насквозь пропотевшую одежду. Конечная цель экскурсии была совсем близкой, я решил дать телу подышать и немного загореть – недельное пребывание на туркменском солнце казалось достаточной подготовкой для этого. Мои защитного цвета гимнастерка и брюки, повешенные на кустик, мало бросались в глаза. В виде главного ориентира пришлось водрузить на вершинку кустика вывернутую шляпу-панаму, красная подкладка которой была хорошо заметна. Уходя я подумал, что при возвращении обратно собака обязательно поднимет лай, и это поможет найти оставленное имущество.
Налегке, в одних трусах и ботинках, я почти бегом отправился дальше. Местность широкими уступами понижалась, я с минуты на минуту ждал, что овраг кончится, но за одной террасой следовала другая, и конца им было не видно. Темных очков у меня не было, и стало трудно смотреть вперед: подбиравшееся к зениту солнце заливало все вокруг ослепительным светом. Палило оно уже немилосердно, ни малейшего дуновения ветерка не чувствовалось в жарком воздухе. Не стало видно зверей, птиц и многочисленных ящериц, развлекавших меня раньше – все живое пряталось от зноя. Идти дальше уже не хотелось, только упрямство гнало меня вперед. Наконец, овраг расступился и вдалеке, в дрожащем знойном мареве, показалась широкая, белая от соли равнина.