с Евлановым на базаре, Шаутин задался вопросом, что его так раздражает в этом парне и почему ему так необходимо расквитаться с ним. В его ли это силах? Полегчает ли ему, если он восстановит свое доброе имя и справедливость? «Не лучше ли признать, – думал Шаутин, – что я далеко не смельчак, не сорвиголова, не корсиканец какой-нибудь, который решился на кровавую вендетту? Может, мне лучше забыть все и смириться? Плетью обуха не перешибешь. Какой из меня мститель, к черту! Да, но с другой стороны мне необходимо воспитывать волю, а не смиряться. Ведь чтобы жить, жить счастливо, уверенно, нужно побеждать, преодолевать свои слабости. Ведь это аксиома: каждый день идти на бой за жизнь и свободу, чтобы быть достойным их».
И Шаутин стал и с к а т ь в с т р е ч.
Однажды в воскресенье вечером он вышел из дому, надеясь на такую встречу, надеясь как-нибудь узнать, где живет его супостат. Вышел будто брачащийся лось. Затрубил громко и призывно. Однако на его трубный глас никто не отозвался. Побродив около часу, Шаутин остыл, подумал, что сегодня ему, вероятно, не повезет, и повернул обратно. «И что за развлечение я себе выдумал? – подумал он с насмешкой. – Сидел бы сейчас у Ленки, пил чай с тортом…» У Шаутина была хорошая женщина, Елена Зиновьева, и дело шло к свадьбе. Но теперь, поруганному, ему и с ней было неприятно видеться. Было вообще неприятно делать что бы то ни было, не восстановив прежде свою честь…
На ловца и зверь бежит, и в этот вечер Шаутину повезло.
Евланов стоял на крыльце пивного бара с двумя приятелями, которых Шаутин тоже встречал прежде – в пивнушках, в забегаловках. Шаутин тотчас сообразил, что нужно делать, и непринужденно, как если бы шел домой, свернул в подъезд соседнего дома. Для наблюдения подъезд не годился: пришлось бы выглядывать, привлекать внимание. Поэтому он поднялся этажом выше, чтобы наблюдать за Евлановым из окна на лестничной площадке. Из окна проглядывалась вся улица и крыльцо бара. Накурившись, Евланов с приятелями снова вошли в бар. «Налижутся сейчас», – подумал Шаутин. Ждать пришлось долго; сидя на отопительной батарее и поглядывая в окно, Шаутин терял сыщическое познавательное любопытство, тайную власть мстителя, который забавляется отсрочкой мести; он опять заскучал, засомневался, даже подумал, что все это глупость, а жизнь – она какая-то до того простая, величественная, что все эти искусственные с нею заигрывания, все эти мелкие страстишки вокруг нее почти непристойны. Он собирался покинуть свой наблюдательный пункт, руководствуясь этим отрадным соображением, но в это время Евланов и его друзья вывалились на крыльцо, хохоча и толкаясь, – широкие, открытые парни. Подшофе они вели себя очень непринужденно: чувствовалось, что теперь им сам черт не брат. Праздно, вальяжно, обнявшись они толклись и уходили по середине улицы, не обращая внимания на злые гудки автомашин. Веселые парни, дружная компания. Шаутин двинулся следом. На перекрестке один из них распрощался с двумя другими; вслед ему прокричали:
– Так