сперва ажурные утренние облака по кромкам багровеют, потом низко над водой утки пролетают, потом стена леса у тебя за спиной становится под лучами солнца прозрачно алой, как уголья в печи после хорошего сухого истопеля, потом ветерки начинают шевелиться поверху (иногда только два-три листика на отдельной осине блестят, лепечут, вздрагивают в полном безветрии); и только потом из-за горизонта разбрызгивается начальными лучами холодный рубиновый диск. И сразу становится холодно, свежо, зябко, от росы трава погнулась, точно осеребренная, и такой из-под низу и из укромных углов сада неистовый, колодезный холод в этот час, такая от росы неистовая сырость, что так и загоняет в дом, к камину, если б он был, к открытой печурке, к сухой хорошей чистой постели. Несмотря на торжественный пурпур зари, так и дремлется, так и тянет в сон, хочется прикорнуть на разобранной постели рядом с котом, который теплым грузным клубком свернулся в ногах. Можно подчиниться утренней дреме, забраться прямо в рубашке под ворсистое одеяло, ногами чуя теплое место, нагретое спящим котом, и проснуться вновь уже без малого в полдень, в бодром самообладании всеми своими телесными силами. Но можно и воспротивиться сонной одури, обуть легкие полусапожки с шерстяным носком, накинуть ломкую в плечах ветровку и спуститься по траве в сад. Он просвечен, прозрачен, блестит и переливается, и все-таки промозгло в нем, сыро, мокро, точно в колодце или в сталактитовой пещере, в которой каплет с потолка. В несколько минут солнце уже целиком вышло из-за горизонта и даже сильно поднялось над ним, с реки слышен пронзительный крик чайки, кружева облаков растаяли, и небо очистилось от края до края, предвещая длинный жаркий день. Если мне случалось в этот час бодрствовать, я выводил из сарая велосипед и гнал его, гнал и гнал по тропе вдоль реки, по хлебным полям, седым от росы, точно степной ковыль, и в этот час звенящей тишины был одной-единственной тревожащейся живой душой. Эти утренние объезды сонных полей были тревожны, упоительно счастливы, и в полчаса я забирал столько лучезарной энергии, что потом только и успевал, усталый и блаженно счастливый, прислонить мокрый велосипед к крыльцу и в сенях скинуть сапоги, одним жадным духом выпить густого, охлажденного вечерошнего молока с устоем и во весь рост и с полным правом растянуться на кровати. Сон наступал тотчас же, как погружается камень на глубокое дно.
Словом, я был из тех юнцов, которые, когда идут по тротуару, занимают его полностью – такой ширины вокруг них силовое поле. Теперь, когда ты представляешь, в каких условиях я жил, можно продвинуть и сюжетное действие.
Однажды поздно вечером я, как всегда, вызвал Бабетту из дома и, поскольку ни в поле, ни в клубе ребят не было, мы поехали на моем велосипеде к Митреенкову ручью. Тропу я угадывал лишь потому, что тысячу раз по ней ездил. Мы проехали около километра, потом пришлось свернуть и переть прямиком по льняному полю.