диалог; были срочно созваны деты; звякнув ключами, заперли двери; щелкнув, захлопнулись крошечные ставни и окна…
Замерло все – ни шагов, ни скрипа половиц, ни щебетанья детских голосов, ни встревоженного шепота взрослых. Только музыка, которая продолжала звучать то ли откуда-то из близлежащей рощицы, то ли из какого-то другого дома, а, может, с самого неба.
Дом погас в тишине и матовой тени.
Теперь осветилась машина; в машине – дремлющий водитель в кожаной фуражке над раскрытой газетой в бессильных, опавших на колени руках.
(Пауза)
Опустились сумерки.
Проступили звезды.
Музыка по-прежнему лилась, будто ниоткуда и – отовсюду, исходя из неизвестного источника и отражаясь от вырезанных из черного картона деревьев и кустов, тусклых огоньков на спичечных ножках столбов, от дороги, превратившейся в застывшую реку, мерцающую золотом фольги, – эхом.
Зажглись окна в домах на улице; время от времени в них мелькали кукольные фигурки в халатах, с чалмами из полотенец или с папильотками в кудрях, мельтешили на стенах отблески упрятанных где-то внутри телевизоров. Потом свет перешел на вторые этажи, он осветил на мгновение голые торсы, пижамы; зажженные ночники спешно затушевали их, а потом, когда потухли и ночники, тьма стыдливо укрыла все и всех.
Все кануло во тьму; только зеленым фосфором светились фонари, дорога, игрушечные фасады домиков.
И неслась музыка…
Да на чердаке того дома, к которому подъехала машина, открылось маленькое оконце, в свете вспыхнувшей спички на миг сверкнуло усатое лицо, и белая струйка дыма поднялась от закуренной сигареты в по-ван-гоговски звездное небо.
Аллигаторова груша
Этиологический миф
Неспешно расшевеливался очередной обещающий быть жарким и душным день. Ничего особенного. Джунгли на то и джунгли, чтобы в них было жарко и душно, особенно днем. И аллигаторам именно это здесь и нравилось. С утра они лежали на берегу, ждали, пока солнце разогреет их парализованные ночной прохладой тела, потом оживлялись и тогда уж принимались за охоту.
Наевшись, они снова заваливались на теплый прибрежный песок и дремали; время от времени сытно и зычно отрыгивали, слегка вздрагивали и на мгновение просыпались – влажная, цвета тины пленка разъезжалась, и выпучивались удивленные глаза. Но вот до увальня медленно доходило, что источник толчка – его собственное пищеварение, и тогда его зрачки снова ныряли куда-то на дно, под тину, он снова засыпал, и сдувающиеся и раздувающиеся мехи боков оставались единственным, что двигалось у впавшего в летаргию тела.
Вот и сегодня один из аллигаторов, выполнив исправно, как ритуал, все, что должен был по закону предков: отогрелся, движимый инстинктом, надушегубился и улегся на заслуженный отдых. Минуту назад быстрый, как молния, хищник превратился в гору плоти, которую можно было принять, если бросить взгляд (но не задерживать, поскольку тогда – помним: – можно будет заметить колебание мехов), за мертвую