как ему нужно то самое Слово, через которое все начало быть.
Заметив мое замешательство, он развернул по этому поводу от уха до уха самодовольную ухмылку:
– Сказано было: «И поставит овец по правую Свою сторону, а козлов – по левую». Потому и зовется дело угодное богу «правым», а козлячье – «левым».
Конец фразы был выделен ударением специально для меня.
Я поглядел на сидящего передо мной матерого душегуба и подумал о том, что Господь должен пребывать в большой печали от того, каким уродом получился венец его творения. Из-за пшика, абстракции, раздутой из бледной, сморщенной пустяковины, которая, принадлежи она кому-нибудь другому, скорее всего, стала бы поводом для хохота раздолбанных вагин, венчик лил без стеснения кровушку, а в моменты недолгих перерывов на отдых глумился надо всем подряд.
А еще я подумал, глядя на то, как он в очередной раз закатил глаза, что осознание собственного превосходства в момент подчинения кого-либо своей воле для подобных людей сродни оргазму и что никакими «овечками» заменить это ощущение они не в состоянии. Ошибся Израиль Иммануилович: не «власть ради власти», а «власть ради кайфа», и вся их иерархическая пирамида скрипит от сладострастных конвульсий, как диван в публичном доме.
– Не теряйте зря времени, – перебил я его, стряхивая с себя остатки оцепенения, – у вашего архангела волосы изо рта растут.
Сидевший напротив меня человек был умен и сразу все понял.
Улыбочка исчезла с его лица, и замерла во рту карамелька. Он смерил меня холодным взглядом, от которого почему-то заныл мой вновь обретенный палец, а потом неуловимым движением пнул меня по правой голени носком своего армейского ботинка.
…
Как и предсказывал большой знаток Евангелия от Матфея, после того как Израиль Иммануилович получил по почте конверт со знакомым средним пальцем и запиской с обязательством и далее высылать ему прочие части моего тела каждые два дня, он сразу согласился на изложенное в той же записке предложение обменять в указанном месте, в указанное время то, «о чем ему хорошо известно», на мою персону.
Когда я впервые узнал об этой затее, то первым делом подумал о том, что ни я, ни Израиль Иммануилович живыми из этой передряги уже не выйдем. Требовал ли культ Императора непременного нашего заклания, я не знал, но то, что два раза резавший мне палец жрец не откажет себе в таком удовольствии, я ничуть не сомневался.
Лежа на жестком тюфяке в кое-как освещенном тусклой лампочкой подвале, я мучился от боли в руке и от того, что никак не мог понять, одной ли случайностью объясняется мое пребывание здесь, или есть еще что-то, чего я до сих пор не знаю.
Израиль Иммануилович был прагматичным человеком, и объяснить такое быстрое его согласие одним лишь нашим добрым знакомством я не мог.
…
Над морем шел дождь. Он рваной пеленой свисал из медленно ползущих по небу облаков, окрашивая поверхность воды под ними в унылый серый цвет.