и не среагировало на эту зверяшку.
Совсем близко к тропке нависает ветками красиво изогнутое дерево. Я пригнулся, намереваясь проскочить на ходу, по ветке бегут муравьи и умело перебираются на другое дерево, где ветви сцепились сучьями. Я невольно засмотрелся, когда среди шустрых муравьев и припавших к трещине с вытекающим соком мелких бабочек и жучков показался очень крупный муравей, с фалангу моего пальца, ярко-желтый, сверкающий металлом, а спина переливается рубиновым цветом. Не веря глазам своим, подставил руку, муравей набежал на преграду, быстро вскарабкался на ладонь и остановился, чуть приподнявшись на всех шести лапах и шевеля сяжками.
Спина в самом деле целиком из чистейшего рубина, сквозь пурпур камня я смутно вижу прожилки на моей ладони, остальное тело блестит чистейшим золотом, хотя умом понимаю: настоящее золото – слишком мягкий металл, а в этом муравье чувствуется несокрушимость. Голова – настоящее произведение ювелирного искусства: блестящая, умело составленная из пяти пластин, причем одна на самом темечке, из нее выходят сяжки, сделанные с дивным изяществом и красотой, хотя я сразу заметил стилизацию – у всех муравьев они заканчиваются эдакими метелочками, а здесь все просто – прямые такие тугие спиральки, очень эффектные, с драгоценными камешками на кончиках, тоже рубинами.
Глаза муравья крупные, хотя и не чересчур, все-таки он не пчела и не стрекоза, горят красными огоньками, все тот же рубин, и еще три крохотных рубина на стебельке, что соединяет спину с золотым брюшком. Вообще вся голова, как только сейчас рассмотрел, это сплошной драгоценный камень, а золотые пластины хоть и покрывают его со всех сторон, но оставляют места по бокам для раздутых щек. Все верно, у муравьев в самом деле есть щеки, иногда весьма оттопыренные, да и вообще эта живая брошка сделана настолько точно, что я, с некоторой натугой порывшись в памяти, назвал бы его кампонотусом.
– Я тебя возьму с собой, – сказал я вслух и медленно, вдруг да у него сохранились рецепторы. – Не знаю, кто тебя потерял и как давно это было… но ты слишком драгоценная безделушка, чтобы оставить в лесу… Ты можешь замереть? Не двигаться?
Муравей настороженно шевелил сяжками, я потрогал его пальцем. Была бы коробочка, нет проблем, но если заверну в платок, то переломаю ему все шесть лап и сяжки. Ладно, попробую в листья, толстые и мясистые, как у лопуха, это что-то вроде ваты или пенопласта.
Деревья становятся беднее на листья, все больше засохших, словно шелкопряд пожрал зелень, да и ветки обломал, хотя на такую высоту и огр не дотянется. Даже трава беднее, суше, будто в степи под палящим солнцем. От деревьев тонкие тени падают мне навстречу, низко опущенные ветви пытаются ухватить за штаны.
Я шел без тропки, уши на макушке, ловлю шорох крыльев, крики мелких птиц, по коре дерева сухо стучат острые коготки белок, в траве иногда шелестят жабы, пожирая кузнечиков, что свадебными песнями пытаются подозвать молоденьких самочек. Ну, это знакомо, на такой зов редко приходит именно